Прошло полгода. В Веркиной жизни ничего не изменилось, она регулярно получала послания от Антала и была счастлива читать и перечитывать их. Она надеялась на чудо, которое поможет им воссоединиться, и искала всякие юридические зацепки. Но ее ожидало жуткое разочарование: оказывается, еще в 1947 году вышел Указ Президиума Верховного Совета, в соответствии с которым гражданам СССР запрещалось вступать в браки с иностранцами. Правда, она узнала и про маленькую лазейку: если все же выйти замуж за венгра, то можно уехать в Венгрию в качестве советской эмигрантки и жить в этой стране, не подвергаясь преследованиям. Верка часто задумывалась на эту тему и впадала в туман радужных грез, однако ее поджидало приземленное, можно сказать, чисто домашнее, но очень грозное испытание, которое не заглушило ее любовь, но заставило метаться и трепетать душу. Как-то, возвратившись домой, она увидела еще с порога злые глаза свекрови, и сердце ее сжалось от недоброго предчувствия. Сусанна Георгиевна молча протянула ей письмо и сказала: «Прочитай и сама ответь мне немедленно!»
Верка развернула письмо – оно было адресовано Федору Петровичу – и стала читать. С каждой строчкой тело ее будто опускалось в грязную пучину, натыкаясь то на острые зубья льда, то на раскаленные угли. Это было подробное описание ее преступлений в банде Семена с указанием мест и времени их совершения. Письмо сопровождалось смачными отступлениями и даже сценами из ее любовных похождений, жуткими домыслами, нецензурной бранью, оскорблениями, описанием ее тюремного быта, прогнозами, что рано или поздно она обчистит квартиру профессора, частыми вопросами, может ли жить с ней под одной крышей столь уважаемый человек, коммунист, заведующий кафедрой, член парткома института? В конце письма стояла приписка о том, что подобное сообщение отправлено в партийные комитеты сельхозинститута и винного завода.
Верка взглянула на тонкие губы свекрови и коротко ответила:
– Обо всем этом я рассказала Виктору, когда мы встретились, и совесть моя перед ним чиста. Я не думала, что должна говорить о своем прошлом постоянно, потому что покончила с ним навсегда и пыталась о нем забыть. В этом письме есть доля правды о неполных двух годах моих воровских похождений (за них я понесла тяжелую, заслуженную кару), но нет ни единого слова о моей жизни за последние восемь лет, а она была праведной! Я не буду ни в чем ни перед кем оправдываться и понесу свой крест сама, до конца!
Сусанна Георгиевна будто подхватила ее последние слова:
– Тебе придется действительно остаться одной, потому что я лишу тебя материнства!
– Это решать не вам! – грозно ответила Верка.
– Конечно, не мне. Но я докажу на суде, что не могу доверить бывшей воровке воспитание своего внука.
– Зачем вам это? Ведь я достойно воспитываю Колю и правда не заслуживаю вашей немилости!
– Ты не подумала о моем муже, то есть об отце Виктора. Его, заслуженного человека, исключат из партии, и из-за чего? Из-за того, что ты соблазнила моего сына, с его помощью сделала карьеру, не имея права на совместную жизнь с ним, на рождение от него детей, на жизнь в нашей семье.
– Ваш сын был счастлив со мной!
– Зато с тобой несчастны мы!
– Что же я должна была делать?
– Оставаться в своем воровском мире!
– Но это была ошибка молодости, я отсидела за нее в тюрьме, потеряла… – Верка хотела сказать – сына, но вовремя передумала, – юные годы и любовь родных и близких!
– Хороша штучка! Давай представим: какую судьбу готовишь ты своему сыну? Ты уверена, что завтра ему не расскажут о том, кто его мать, такие же «доброжелатели», как автор этого письма? Ты уверена, что об этом не узнают дети в школе и не станут травмировать твоего сына всякими дразнилками, а может, и более серьезными упреками? Ты уверена, что о твоем прошлом не узнают учителя, пионервожатые, комсомольцы? А как ты представляешь профессиональный рост сына, когда его не примут в комсомол, в партию, наконец? Нет, милая, твое прошлое слишком гадко, чтобы оно не смердело на многие километры вокруг! А имеешь ли ты представление о том, какая участь ждет главного технолога крупного винзавода, когда партийному руководству придется разбираться в его воровском прошлом? В лучшем случае тебя уволят по собственному желанию, но не исключено, что ты получишь «волчий билет» и от безденежья начнешь подумывать о прошлой профессии? И снова все тот же вопрос: а что ты будешь делать с сыном? Как видишь, его лучше усыновить нам, порядочным людям. Может, это неправильно с точки зрения, скажем, биологических корней, но правильно со всех других точек зрения, и нам с отцом надо упредить события: самим отказаться от тебя и забрать внука…
Верка слушала эту хорошо продуманную обвинительную речь, не верила своим ушам и едва сдерживала закипающую злость. Потеряв, наконец, самообладание от бесконечных хлестких, словно розги, слов, не отдавая себе отчета, она вдруг резко усадила Сусанну Георгиевну на диван, сдавила сильными руками ее плечи, развернула к себе и воскликнула: «Прекратите!
Прекратите немедленно! Я не заслуживаю ваших обвинений!» – затем отпустила побледневшую свекровь и вышла в свою комнату.
Оставшись одна, Верка стала лихорадочно перебирать в памяти своих «доброжелателей» и очень быстро вычислила «Волчицу». Конечно, это было дело ее рук! Верка даже почувствовала боль, когда та гадюка внезапно набросилась на нее и саданула в живот своей тяжелой ногой. Потом вспомнилась почти лобовая встреча на вокзале и ее мимолетная тень на похоронах Виктора. Да, все это происходило не случайно: «Волчица» долго выслеживала свою жертву и вот вновь нанесла свой жуткий удар. Упредить подобное нападение или защититься от слежки Верка не могла, да и не представляла себе, что такое может случиться, потому что, прежде всего, подспудно верила: если она изменилась в душе, то ей нечего бояться. Но, пожалуй, главным щитом, который надежно прикрывал ее от стрел из прошлой жизни, был Виктор. И только сейчас Верка осознала, насколько тщательно «Волчица» подготавливала свою месть за крах банды «Смурого», за свое заключение, за свою волчью жизнь…
Вскоре Верку вызвали на беседу в партком завода. Василий Миронович не стал искать легких слов и сказал:
– На вас, Вера Павловна, пришла анонимка, и я против своей воли обязан дать ей ход. Но, прежде всего, мне хотелось бы побеседовать с вами.
– Я готова, – спокойно ответила Верка.
– Я просмотрел ваше личное дело, запросил дополнительные материалы, и у меня сложилось впечатление, что тот, кто писал, неплохо вас знает. Более того, вы отбывали наказание по очень плохому, мягко говоря, делу, хотя были втянуты в него насильно матерым бандитом. Правда ли, что вы участвовали в ограблении с убийством?
– Правда, только про убийство я узнала гораздо позже.
– И отцом вашего сына, рожденного в тюрьме, являлся расстрелянный бандит по кличке Стенька Разин?
– Да, сын давно умер, и мне больно об этом вспоминать до сих пор.
– Простите, Вера Павловна, и спасибо за откровенность. Мне жаль, что я ничем не могу вам помочь. Могу только дать совет: поскорее уходите с завода. Конечно, я постараюсь после вашего ухода спустить дело на «тормозах». Криминальное преследование вам не грозит: вы за него понесли наказание, а вот оставаться главным технологом завода вам практически нельзя. Напоследок должен сказать, что такого специалиста, как вы, нам вряд ли удастся найти. Прощайте…
Верка не стала медлить и в этот же день подала заявление с просьбой уволить ее с работы по собственному желанию. Она не решилась зайти в кабинет к директору и попросила секретаршу отнести ему заявление на подпись. Та недоуменно посмотрела на главного технолога, которая по десять раз в день свободно забегала в директорский кабинет, хотела что-то сказать, но, видимо, не решилась, молча взяла листок и исчезла за коричневой дверью. Вскоре она вышла совершенно обескураженная и со слезами на глазах возвратила подписанный документ.
За делами, связанными с увольнением, Верка не заметила, как прошел день, и лишь к вечеру почувствовала тягостную тоску. Она пришла домой совершенно разбитая, но собралась с силами и позвонила Катерине. Та все поняла и быстро приехала к Верке домой.
Она подумала, что подругу уволили из-за недавних событий, связанных с венгром, и поэтому была крайне удивлена, что причина кроется в ее прошлом. Верке пришлось долго и обстоятельно рассказывать о своей послевоенной жизни, об анонимках, о разговоре с парторгом. Под конец она уловила в Катиных глазах укор и стала волноваться, путаться и даже сожалеть о своем признании, только добрая подруга тихо произнесла:
– Верочка, я понимаю, что раньше ты не могла со мной говорить об этом, но, согласись, мы могли бы кое-что упредить.
– Не уверена, – ответила Верка.
– Может, ты и права, – мягко сказала Катя.