Когда ты была маленькой, в возрасте четырёхпяти лет, ты приехала к нам на каникулы. Мы работали в саду, гуляли. Дедушка хотел научить тебя столярному делу, но ты попала молотком себе по пальцам и больше никогда не появлялась в мастерской. Мы очень смеялись: это были прекрасные каникулы, и мы очень радовались.
Но я до сих пор не понимаю…
Тогда ты сказала папе, что тебе было скучно.
И никогда больше не возвращалась одна.
Ты моя первая внучка, так что я почувствовала себя униженной, мне стало грустно: я была ужасной бабушкой, не способной позаботиться о своей внучке. И ты лишила меня своего присутствия и статуса любимой бабули. Я на тебя обиделась.
Очень глупо в моём-то возрасте, не так ли?
Когда умер дедушка, я заполняла пустоту, общаясь с Крисом и Матильдой. Потом появилась Шарлотта. Ты уже выросла, стала недоступной, как твои мама и папа, не слишком склонной к разговорам.
А потом случился вчерашний сочельник…
Новость о разводе твоих родителей стала сюрпризом для меня, но я уважаю выбор твоего отца. Жизнь коротка, а у твоей матери тяжёлый характер. Короче, это вообще меня не касается. Речь идёт о моём сыне — и я желаю ему всего самого лучшего.
Однако я долго размышляла о среднем пальце, который ты сунула под нос своему дяде.
Думаю, отчасти этот палец предназначался мне.
И, думаю, я это даже заслужила.
В конверте ты найдёшь подарок на Рождество.
Я не хочу отделаться или подкупить тебя, моя малышка Дебора, просто знаю, что тебе предстоит трудный путь. И иногда помогает покупка нового платья, или поход в ресторан с друзьями, или ещё что-нибудь, что я не могу себе представить, поскольку слишком стара. Немного, но помогает.
Хочу, чтобы ты знала: будучи такойдалёкой или неловкой, я всё равно часто думаю о тебе и горжусь тем, какой девушкой ты становишься — с поднятым или нет средним пальцем, — потому что ты моя любимая внучка.
Целую тебя и люблю,
бабуля
Я пошарила в конверте.
И нашла чек на тысячу евро.
В пять часов вечера было уже темно, тяжёлое небо опустилось, словно крышка. Я купила утеплённые стельки для лягушачьих сапог. Мама иссохла, будто мёртвая ветка.
Джамаль вернулся тридцатого декабря. После звонка я вздохнула с облегчением, что могу сбежать из дома, и помчалась к нему. Наконец-то удастся поговорить с живым человеком, способным внятно выражаться — у Изидора всё-таки ограниченный словарный запас, чтобы рассуждать об абстрактных понятиях.
Джамаль подарил мне новогодний шарик с лисицей внутри — помнит, что я люблю лисичек.
Мы сравнили наши браслеты и пошли за покупками. Джамаль потребовал рассказать в подробностях, как прошёл тот кошмарный ужин, и спросил, как мама.
— Перестала вырезать.
— Это плохой знак?
Он схватил бутылку мегасладкой газировки — настоящей машины по созданию фурункулов на подбородке (это я узнала на личном печальном опыте с некоторыми сегодняшними продуктами).
— Понятия не имею. Она смотрит фильмы и плачет. Я жарю блины. Она не говорит, не включает мобильник, оборвала кабель домашнего телефона. Постарела лет на десять.
— А твой отец?
— Он шлёт тонны сообщений, извиняется, говорит, что я всё пойму позже, что любит меня и так далее. Он уехал праздновать Новый год с Бразильянкой в Нью-Йорк.
— Вот это да…
— Я подумываю отправить к нему Гертруду самолётом. Тарантул в трусах успокоит его пыл. На крайних всегда можно прибегнуть к слабительным.
Джамаль поржал, обнажив клыки — они мне уже совсем не казались уродливыми.
— Гертруда бы наверняка подошла к делу серьёзно, потому что ты ей нравишься. Но ты помнишь, у неё больше нет ядовитых клыков.
— Очень жаль.
Но я так не думала на самом деле.
Я очень скучала по своему далёкому молчаливому отцу.
На следующий день мама не работала: вся редакция ушла на каникулы.
Она встала в полдень. Круги под её глазами были похожи на два гнилых абрикоса: если она вдруг отправится в музей, её можно будет легко принять за восставшую из мёртвых мумию.
«Я смогу прийти только к шести-семи. Присматриваю за мамой».
Джамаль не ответил, но это не страшно: Виктор с Адель должны были явиться в три, чтобы помочь с приготовлениями.
Выдающийся предстоял вечерок…
Не вылезая из пижамы, я поглощала хлопья и залипала на сериал в компьютере. Первый сезон.
Время от времени я бродила по квартире.
Мама лежала в постели.
В итоге она всё-таки приняла душ. Я не могла оставить её одну тридцать первого декабря, когда её муж свалил, несмотря на двадцать три года совместной жизни и наличие отпрыска. В полвосьмого я постучалась к ней в дверь.
Стоя в одних колготках, она разглядывала три платья, разложенных на одеяле.
— Чем занимаешься сегодня вечером?
— Коллеги устраивают небольшую вечеринку.
Она скромно улыбнулась: дорогого ей стоила эта улыбка, но моему спокойствию уже не было предела. Мама показала на платья:
— Какое посоветуешь?
— Красное. Ты в нём сногсшибательна.
Кривая улыбка расплылась ещё шире.
— Спасибо, дорогая. А ты? Ты пойдёшь в джинсах?
— Да…
Не хочешь позаимствовать у меня маечку?
— Футболка «I love bouledogues» — верх сексуальности для меня, мама.
Она издала нервный смешок — но смешок — и поцеловала меня в лоб.
Я попыталась посмотреть на своё отражение в прихожей перед выходом, но зеркало полностью исчезло: записки залепили его сверху донизу.
— Хорошенько повеселись! Я люблю тебя, Дебора. Ты — моё солнце! — крикнула мама из ванной, где она красилась.
Спускаясь по лестнице, я задумалась: мама никогда не говорила мне ничего подобного.
Глава пятнадцатая
Она не ответила, а небо, затянутое тучами, угасало…
Джамаль с сияющим лицом открыл мне дверь. С кухни доносился приглушённый шум.
— Всё хорошо? Как мама?
С очаровательной обходительностью он взял моё пальто и повесил его в прихожей.
— Празднует Новый год с коллегами… Кто эти люди?
— Друзья тарантулов.
— В смысле?
По коридору мы проследовали в кухню. Теперь я узнавала каждую картину, каждую вазу, каждый столик.
— Я завсегдатай форумов для арахнофилов и за некоторое время обзавёлся друзьями.
Когда мы проходили мимо двери к террариумам, мне показалось, я слышу, как в лапах Гертруды и её сестёр кричат о помощи бедные кузнечики. Используют ли тарантулы антеннки вместо зубочисток?
— Сколько нас будет?
— Человек пятьдесят.
— Ого.
На кухне кипела жизнь: все болтали, смеялись, открывали бутылки с алкоголем, способным продезинфицировать рану глубиной в три сантиметра. Я тут же заметила Адель.
Это было просто.
Единственная девчонка.
— А! Дебо!
Виктор наклонился, чтобы чмокнуть меня, и я мгновенно залилась краской под пристальным взглядом Адель.
— А это Адель.
Зараза, какая красивая. Я улыбнулась ей, взмолившись, чтобы ненависть и зависть не потекли у меня сквозь поры — придётся постараться.
После обмена любезностями («Ты хорошо знаешь Париж?» — «Да, я тут родилась». — «Как дела в лицее?» — «Я учусь в университете». — «Какое красивое колье!» — «Это Виктор подарил…» — «НУ ДА, А МНЕ ОН ПОДАРИЛ БРАСЛЕТ С ПАУКОМ И ВООБЩЕ ПОШЛА НА ФИГ, ОК?») я отправилась резать яблочный пирог. Хуже всего то, что Адель милая и стильная. Она точно не носит футболки с надписью «I love bouledogues».
Дверной звонок надрывался не переставая, галдёж становился всё громче. Кто-то протянул мне бокал шампанского, который я тут же опустошила. Второй ждала та же участь. Я готовила бутерброды, прибиралась, следила за чистотой, однако как только в моей руке оказывался бокал, я тут же его осушала — ну не выливать же.
Незнакомцы (обоих полов, ух) вагонами валили на кухню, оставляли подношения (замороженную пиццу, чипсы, конфеты) и мигрировали в гостиную.