— Ого! И кто вместо неё?
— Угадай.
— Неужели… ты?
— А то! — улыбается коллега. — Катерина Сергеевна — временно исполняющая обязанности старшей медсестры.
— Боюсь-боюсь! — кривляюсь в ответ. — Катерина Сергеевна, прошу меня простить за то, что опоздала на тридцать секунд. Наказывать не будете?
— Даже не знаю, Ковалевская, что может заставить меня помиловать вашу душу. Хотя нет, знаю! С вас чай и шоколадный батончик!
Я смеюсь и клятвенно обещаю исправиться, а затем вздрагиваю от частого сигнала из пятой палаты. Алёна. Девятнадцатилетняя беременная.
Накинув халат и пригладив волосы, быстрым шагом иду по коридору. Начинаю размышлять над тем, не переборщила ли я вчера, сказав Кириллу о жалости? Это было чем угодно: помутнением, безумством, ностальгией, но только не жалостью. Средством защиты. От самого же Самсонова.
Толкнув дверь, прохожу в палату. Алёна стоит у окна в цветастой хлопковой пижаме. Услышав, что я вошла, медленно оборачивается.
— Доброе утро! — произношувесело. — Алёна, как дела?
— У меня тут… вот…
Я едва не вскрикиваю, когда опускаю взгляд, потому что девушка держится ладонью за низ живота и сгибается от боли. Её светлые штанины окрашены в кроваво-красный цвет. Полнейшая неожиданность — всё же хорошо было! Я скольжу глазами ниже и ниже. Тапочки тоже в крови, под девушкой лужа. В голубых глазах плещется глубокий ужас.
— Не знаю, как так вышло, — произносит Алёна. — Вы… можете что-то сделать?
— Сейчас… Одну минуту, — шепчу ей, быстро доставая телефон из кармана халата и набирая Катю.
— Болит, очень.
Горло окольцовывает спазм, с трудом говорить могу. В гинекологическом отделении и не такие кошмары можно увидеть. Проблема в том, что я обещала Алёне: она сохранит малыша. И соврала. Так, получается?
В палату прибегают врач и медсестра, Алёну укладывают на каталку. На УЗИ везут, экстренно. Я некоторое время стою и смотрю, как усердно санитарка вытирает с пола кровь.
— Эй, ты как? — спрашивает Катя, когда за мной возвращается. — Можно тебе немного работы подкинуть?
Я слабо улыбаюсь, киваю. На выход иду.
Перед тем как устроиться в это отделение, клялась себе, что не стану принимать близко к сердцу ни одну подобную ситуацию. Моя была другой. Я была другой. И больница тоже. Жуткие обшарпанные стены, грубый персонал и холодное гинекологическое кресло. Наркоз был плохим, казалось, я чувствую все манипуляции. А быть может, это была просто игра фантазии.
Больше двух лет прошло, а я до сих пор отчётливо помню тот день. И сейчас контролировать себя не могу. Душу разрывает от противоречий, руки дрожат, а разум существует где-то отдельно.
Отвлекаюсь в манипуляционной — Катя дала задание. Переставляю лекарства, веду подсчёт. Возможно, ребёнка Алёны спасут и ей повезёт гораздо больше, чем мне. А пока ею занимаются квалифицированные врачи.
— Вита, в пятую сбегаешь? — спрашивает чуть позже Катя. — Игорь Александрович попросил капельницу поставить.
— В пятую? К Алёне?
— Ой, я имён не запоминаю. Уголькова.
— Да, она, — отвечаю больше самой себе.
Когда вхожу в палату, глаза прячу. Алёна пришла в сознание после выскабливания. Смотрит в окно, облизывает сухие губы. Пить ей пока нельзя.
Я впервые не знаю, что сказать и как приободрить. Ставлю у кровати штатив, открываю катетер и подключаю систему. Через себя пропускаю давящую энергетику, которая царит в палате.
— Я ведь не хотела его сразу, — произносит вдруг Алёна.
Отвлекаюсь и на лицо её смотрю. Равнодушное, бледное. Прекрасно понимаю, о чём она.
— Думала, куда мне? Отец ребёнка меня бросил, сама учусь ещё. А потом на УЗИ пошла и поняла, что не смогу убить малыша. Никак не смогу.
Она делает глубокий вдох, пытаясь сдержать эмоции. По себе знаю, что лучше выплакаться сразу. Потом хуже будет.
— Мне очень жаль, — произношу, с трудом взяв себя в руки.
Больше никому не буду ничего обещать. Я же хотела как лучше, Алёна мне поверила.
Она кладёт ладонь на живот, поглаживает круговыми движениями. По щекам её быстро катятся слёзы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Удивительно… Там теперь совсем пусто.
В палату заходит Катя вместе с психологом. Я непрофессионально перекладываю на коллегу свои обязанности и со всех ног мчу в сторону кладовки. Закрываюсь на замок, сползаю по стене и, обхватив руками колени, беззвучно плачу.
Не знаю, что так повлияло на меня: вчерашняя близость с Кириллом или история девушки, один в один на мою похожая. Я была на год Алёны старше и тоже не сразу приняла и полюбила свою Фасолину, за что корила себя долго-долго. Самсонов меня бросил, я одна осталась. Впереди маячило сложное обучение в медвузе, где никак не перейдёшь на заочное отделение. Без помощи, без поддержки, сирота.
После того как увидела на тесте две полоски, записалась на УЗИ. На экране мне показали Фасолину, сердце затрепетало. Врач стал рассказывать о сроках, размерах и состоянии плода. Дал послушать биение сердечка и спросил, буду ли я рожать. Этого милого кроху на экране? Этого чудного человечка размером в несколько сантиметров? Нашего с Кириллом ребёнка? Да, Господи… Конечно, да!
Я вышла из кабинета счастливая. Наверное, впервые с тех пор, как покинула следственный изолятор. Появился стимул, смысл. Помню, как села в парке на скамейку, достала мобильный телефон. Первым порывом было позвонить Кириллу и всё ему рассказать, а затем повременить решила. Самсонов непростой мужчина, в спецслужбах работает. Так будет даже интереснее — когда он сам обо всём узнает. Я буду с аккуратным животиком, в ожидании нашего первенца. Кирилл приедет, признает, что был неправ, и даст нам ещё один шанс.
А потом я, точно как Алёна, попала в больницу. Дежурную. Никто не обращал на меня никакого внимания, никто не подходил. Когда пыталась что-то спросить, медсёстры срывались и повышали голос. Кровотечение началось неожиданно, хлынуло сильно. Я сжимала ладонью промежность и молилась вслух, чтобы Фасолинка во мне осталась. Понимала, что это нереально — крови слишком много, но всё равно отчаянно хваталась руками за последние, связывающие нас ниточки. Чуда не произошло: внутри стало пусто. Кирилл ушёл, наш малыш тоже. Я никому не была нужна.
Из воспоминаний меня вырывает звонок мобильного телефона. Щурюсь от яркости экрана, вижу, что это Самсонов звонит. Будто чувствует, что его вспоминаю.
Вытерев слёзы, снимаю трубку.
— Слушаю.
— Отпросишься с работы на завтра?
— Зачем?
— Документы для опеки готовы. Можем ехать.
Голос холодный, равнодушный даже. Его всё же задели мои слова. Сильно, за живое. Это было слишком жестоко, признаю́. Кирилл передо мной открылся, показал себя, а я его растоптала…. Впрочем, так даже к лучшему. Определенно да.
Я поднимаюсь с пола, вытираю последние слёзы. В себя прихожу постепенно. Работа в клинике — это вечная борьба с собой. Порой даже против себя. У Алёны всё будет хорошо. И у меня, возможно, тоже.
— Да, я отпрошусь, Кирилл, — отвечаю так же по-деловому и сухо. — Спасибо и… до завтра.
Глава 17
* * *
— Сколько-сколько времени?!
— Почти восемь, — сообщает бабушка.
— Почему ты меня не разбудила? Ну почему?!
— Я пыталась! Но ты не реагировала! Ни на меня, ни на будильник…
Вскочив с дивана, со всех ног несусь в ванную комнату. Через пятнадцать минут приедет Кирилл, а я совсем не готова.
Вчера вернулась домой в подавленном состоянии. Обессиленная настолько, что отказалась от ужина. Легла на диван, укуталась пледом. Бабушка не приставала — ушла к соседке. Поняла или почувствовала, что что-то случилось. А может, подумала, что я просто заболела.
Девушку Алёну вечером отпустили домой. Под расписку. Она уходила из больницы в сопровождении родителей. Взгляд отрешённый, рассеянный. Помню, я была другой — злой на весь мир, разочарованной в медицине и людях. За мной Машка приехала на такси. Отвезла домой, переночевала. Она в тот момент Кристинку носила, поэтому ей было сложно видеть моё состояние после выскабливания.