он вычитывал полностью. Обычно поднимался в три часа утра, чтобы прочесть полунощницу, утреню с кафизмами и часы. Лишь заканчивалась служба, он ненадолго уходил в келью, шепча: «Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от меня» (пс. 50). Его ум непрестанно пребывал в молитве. По вечерам старец часто вообще не ложился. Он, сидя в кресле, предавался краткому сну и затем снова вставал на молитву.
Днем, часа в четыре, служил вечерню, на которую приходили каждый день несколько благочестивых женщин, чтобы постоять на службе и петь на клиросе. На службе присутствовали и те, кто приходил в скит, чтобы исповедоваться или получить совет старца.
До начала службы он или сам готовил все книги, или просил других, чтобы во время молитвы не было остановок. «В присутствии Царя храните благоговение», – часто говорил он и старался, чтобы во время молитвы, в присутствии Бога, царили порядок и благоговение. Отец Иероним был непримиримым противником поспешного и небрежного чтения служб, поскольку такая молитва остается бесплодной.
«Если ты сам не слышишь и не разумеешь, что говоришь, то как же Бог услышит это», – часто повторял он.
Его устремленность к молитве и непрестанное пребывание в ней в изобилии давали ему благодать Святого Духа, что не могла не заметить и его маленькая паства: то его лицо вдруг начинало светиться неземным светом, а то начинала благоухать вся его келья. Многие, входя в его келью, видели старца поднятым на воздух и дивились его святости. В такие моменты сердца его духовных детей трепетали, они чувствовали особое умиление.
Молитва для старца Иеронима была истинной пищей, не только духовной, но и восполнявшей телесную еду, к которой он был совершенно равнодушен. Старец был очень неприхотлив в еде, фрукты он никогда не покупал и пробовал только, когда их ему приносили его духовные дети.
Так же безразличен он был и ко всем материальным вещам. Он не любил носить новую рясу или обувь, а если был вынужден это сделать, то старался ее побыстрее испачкать. Однажды он сказал нам, что уже много лет не носил новой обуви.
– А старую где вы находите, старче?
– Мне ее дает священник из монастыря св. Нектария.
Молитва была не только пищей для о. Иеронима, она восполняла и все его потребности. С молитвой он переносил зимний холод и летний зной, и никогда ни на что не жаловался. Однажды зимой его духовные дети сложили ему печь, чтобы он не замерз. Старец спросил, как она работает, и они растопили ее. Через мять минут он сказал:
– Достаточно, потушите ее, у меня от жары болит голова.
А в это время в его промерзшей келье все стучали зубами от холода. Но у него был другой источник тепла, о котором он сказал одному из своих духовных детей:
– Когда я замерзаю, то молюсь и благодать Божия согревает меня.
Это напомнило нам преподобного Серафима Саровского, который зимой сидел по открытым небом со своим учеником Мотовиловым, и на них сыпал густой снег, но они чувствовали такую теплоту внутри, как будто находились в бане. Тот же Святой Дух вселился в них и согрел их.
Но враг не оставлял старца. Велики были искушения, попускаемые Богом, во время молитвы. Из известных случаев, которые дошли до нас, приведем лишь один.
Блаженная монахиня Евпраксия вспоминала:
– Однажды ночью я услышала сильный шум, вошла в испуге в его келью и спросила, что произошло. Он строго ответил: «Ничего». (Следует заметить, что старец в этот день причащался). Но позже старец сам рассказал матери отца Николая, что к нему подошел батюшка со Святыми Дарами и сказал, что пришел его причастить. Когда отец Иероним спросил, кто он и кто его послал, и как он проник в келью, тот ответил, что вошел сквозь замочную скважину. Тогда старец стал молиться и требовать, чтобы он ушел, но не через замочную скважину, а через щель под дверью. И действительно, пришедший устремился под дверь, и вышел весь, остался только хвост трехметровой длины. Когда же и хвост исчез, старец услышал страшный грохот, а воздух наполнился невыносимым зловонием.
Круг богослужений завершался где-то в восемь часов вечера, когда читалось повечерие с акафистом Богородице. Затем старец шел в свою келью, чтобы провести ночь между сном и молитвой, и вставал в три часа утра, когда вновь начинался круг непрестанного прославления Бога.
Если бы собрать все поучения и деяния старца, они составили бы множество книг. Старец был неистощим, а главное, он мог заговорить с любым человеком о самой насущной проблеме этого человека и одновременно подсказать единственно необходимое решение.
У старца был особый дар прозорливости. Часто, когда собеседник сидел неподвижно на стуле, старец просто и спокойно, как нечто заурядное, начинал открывать перед ним его внутренний мир, и даже самые сокровенные мысли. Бывали случаи, что он открывал такое, чего не знал даже сам его собеседник, или о чем никому не говорил. Люди, встречавшие старца впервые, были поражены тем, что он говорил им о сокровенном, а уходили с чувством, что встретили святого. Да того глубоки были его откровения, что можно было подумать, что он следит за всем из другого мира, как бы имея открытое окно в вечность, из которого видно все прошедшее и будущее. Его пророческий дар слова, согретый любовью к Богу и ближнему, творил чудеса. Многие, встретившись с ним, становились верующими и шли в церковь. Многие приходили к его келье совершенно разбитыми, а уходили спасенными.
Тот, кто встретился с ним хотя бы однажды в жизни, ощущал его святость и получал такую духовную пользу, что не мог забыть его.
Беседы старца были просты, но содержательны. Он не обсуждал сложных догматических вопросов, но всегда говорил о Христе, о Богоматери, о святых, и если кто-нибудь поднимал какие-либо богословские проблемы, то старец отвечал, что надо быть святым, чтобы говорить о таких вещах. Беседы его соответствовали уровню слушателей, но цель была одна: привести к сердечному сокрушению, к покаянию и к усердию в молитве.
Старец всегда был смиренным, что делало его слова еще более теплыми и любвеобильными. Никогда он не осуждал и не оговаривал отсутствовавших. И если кто-нибудь вынуждал его отозваться критически о каком-либо человеке, он отвечал:
– Да не будет этого. Я не слышал, не видел, и не сужу.
Бог будет судить, мы же да сохраним молчание.
Он говорил откровенно, но и вежливо. Однажды его посетил клирик, привыкший всех осуждать. Всегда веселый и разговорчивый старец