Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но никто из сидящих вокруг радиорепродуктора десятков двух юнцов не замечал пышной и строгой зимней красоты за окном. Никто из молодежи не слушал и концерта, который передавался из Москвы.
Среди молодежи были и «свои, уральские», но большей частью это были ученики той самой заводской школы, которую Назарьева вывезла из Кленовска. Они уже начали работать на Лесогорском заводе. Недолгая, но богатая событиями жизнь в партизанском отряде наложила свой отпечаток на лица кленовских ремесленников, выглядевших старше, суровее своих уральских ровесников. Особенно выделялся среди приезжих своей самостоятельностью приземистый, широкоплечий Игорь Чувилев.
Из большого зала клуба донесся щелкающий плеск аплодисментов, — шло торжество передачи переходящего знамени Уральской гвардейской дивизии бригадам Темлякова и Сакуленко.
— Как бы не затянули там, — кивая в сторону большого зала, сказал Сережа Возчий, и его остренькое веснушчатое лицо озабоченно нахмурилось.
— Не такой момент, чтобы затягивать! — решительно произнес Игорь Чувилев. С видом уже своего человека на заводе он сидел в глубоком кресле, поглаживая на нем изрядно потертый плюш.
— А интересно, где сегодня товарищ Сталин будет выступать? — произнес Юрий Панков. Он поправил синий шелковый бант у ворота черной вельветовой толстовки и сказал мечтательно: — Наверное, в Большом театре или в Кремле… Ах, как я хотел бы там присутствовать!
— Вот когда ты будешь «светилом» кино, тогда, глядишь, будешь всюду пригласительные билеты получать, иронически произнес Игорь.
Юрий, который сидел рядом с Игорем, вспыхнул выше бровей и, сильно волнуясь, спросил:
— Какое ты имеешь право дразнить меня? «Будущее светило»… Сам же меня прозвал, да сам и дразнит… А вообще-то нет тебе никакого дела, кем я хочу быть…
— Есть дело! — гневно прервал его Игорь, и его скуластое лицо нервно заиграло. — Мне есть дело до этого, — упрямо повторил он, — потому что такие типы, как ты, меня возмущают! Старший твой брат, раненый, с двумя орденами приехал, а ты — в киноактеры! Выдумки одни, только и всего. Иди-ка лучше к нам, в отряд мстителей имени Вити Толкунова и Вани Захарова.
— Нам туда народу нужно мно-го! — и Сережа Возчий многозначительно покрутил головой.
Но Юрий, уже поняв, что всему заводилой здесь этот Игорь, обратился прямо к нему:
— А кто они, Витя и Ваня?
— Партизаны — вот кто! — торжественно ответил Игорь. — Они на глазах у меня погибли. Витя был из нашей школы, а Ваня тамошний, колхозник…
Но ему пришлось тут остановиться, потому что в читальню вошла целая толпа из зала, где только что окончилось чествование бригад Темлякова и Сакуленко.
Матвей и Сакуленко, словно все еще чувствуя себя на сцене, выступали под руку со своими улыбающимися, нарядными женами. Даже болезненная Марья Сергеевна казалась моложе и свежее, а Катя просто цвела, как невеста. Матвей, в новом синем костюме «с искоркой», и Сакуленко, важный и благодушный, во всем черном, с красной звездочкой на лацкане, смущенно и довольно поглядывали на маленького фотографа из заводской многотиражки, который суетился перед ними, ловя своей «лейкой» и пытаясь заснять их «еще в одном раккурсе».
— Хватит уже тебе, хватит! — добродушно ворчал Иван Степанович, слегка подталкивая фотографа. — Не мешай народу рассаживаться по местам…
Когда радиомузыка умолкла, Иван Степанович поднял руку:
— Товарищи… тише, тише!
Шум голосов сразу утих, и взгляды десятков людей поднялись к матовочерному диску. Диск молчал, и казалось, так же, полное ожидания, молчит за окном синее в звездах небо, молчат молодые алмазные снега, и древняя уральская земля со всеми неисчислимыми ее сокровищами тоже молчит и ждет.
В центре диска вдруг что-то мягко щелкнуло, будто ключ повернулся в замке, и где-то далеко, но в чудесно ощущаемой глубине, словно распахнулась невидимая дверь: в читальню ворвался шум и всплески множества голосов, поднимающиеся, как нарастающий прибой.
— Слышите, Сталин вошел! — прошептал одними губами Иван Степанович.
— Сталин вошел!
Сквозь гул голосов и яростный плеск ладоней пробилась пронзительная свирель звонка.
Наконец наступила тишина, и спокойный голос Сталина произнес:
«Товарищи!»
И десятки людей в комнате, все как один подавшись вперед, устремились навстречу этому голосу.
«Прошло 24 года с тех пор, как победила у нас Октябрьская социалистическая революция и установился в нашей стране советский строй. Мы стоим теперь на пороге следующего, 25-го года существования советского строя».
Голос Сталина гулко и четко разносился среди чуткой, торжественной тишины. Минутами Пластунову чудилось, что стоит только ему открыть глаза — и он увидит Сталина: так близко, так полно звучал голос его, который быстрее орлиных крыльев летел сквозь черноту ночи, сквозь дали, ветер и холод поздней осени.
Пластунов родился в Москве, где прошло его детство и школьные годы. Потом, когда отец умер, семья переехала в Ленинград; юноша полюбил его высеченные по прямой проспекты, старые массивы его заводов, полюбил белые ночи, Неву, свинцовые волны Балтики, башни Кронштадта. Ленинград он оставил летней ночью, грозно озаренной сполохами воздушного боя. И теперь улицы, заводы, сады, дворцы осажденного Ленинграда сливались в его воображении с картинами Москвы, той, что он видел в недолгую побывку в начале августа. Он чувствовал ее, родную Москву, погрузившуюся во мрак, суровую, недремлющую, как воин. Ему виделись темные, без единой искорки, магистрали новых улиц с ослепшими окнами, с забитыми досками и заваленными мешками с песком витринами магазинов. Родной город виделся ему, погруженный во тьму, ощетинившийся зенитками, баррикадами, напрягшийся ненавистью, скорбью и решимостью…
Голос Сталина раздавался над погруженной во тьму фронтовой Москвой, как сама сила разума и уверенности в победе:
«Не может быть сомнения, что в результате 4-х месяцев войны Германия, людские резервы которой уже иссякают, — оказалась значительно более ослабленной, чем Советский Союз, резервы которого только теперь разворачиваются в полном объеме».
Дмитрию Никитичу бросилось в глаза лицо Лосева. Старик слушал важно, истово, впитывая в себя каждое слово. Он слушал, не шевелясь, и только его глаза, глядя прямо перед собой, сурово сияли. Он смотрел в окно, на высокую, переливающуюся огнями крышу кузнечного цеха, и в этом взгляде Дмитрий Никитич увидел зоркую и беспокойную заботу хозяина.
Немного левее дымчато светилась крыша второго заводского красавца — нового литейного цеха. Рыжеватые сполохи литья достигали купола, и задымленное стекло вспыхивало, как разъяренный львиный глаз. В литейном лили танковые башни, а в кузнечном уже ковали главные танковые детали, которые, по выражению Матвея Темлякова, «к сердцу машины относятся». Мастера этих танковых деталей сидели напротив Пластунова, положив на колени сильные, будто тоскующие в покое руки.
Когда Сталин заговорил о расчетах врага на непрочность советского тыла, на «драчку между народами СССР», Матвей легонько толкнул сидящего рядом с ним Сакуленко, а тот в ответ только покачал лобастой головой.
Дмитрию Никитичу вдруг стало так легко, как давно уже не бывало за эти месяцы. Захотелось затянуться трубкой, но он во-время остановил себя, опустил трубку обратно в карман.
Пермяков заметил этот жест Пластунова и улыбнулся: сегодня все в парторге нравилось директору. Дмитрий Никитич первый разузнал о радиопередаче, немало похлопотал и для того, чтобы торжество бригад Темлякова и Сакуленко провести до выступления Сталина. «А потом пусть приходят доклад вождя слушать», — добавил он. Михаил Васильевич знал, почему Пластунов сегодня такой празднично сосредоточенный: они сегодня собрались все вместе, руководство и рабочие-стахановцы старого Лесогорского завода, слушать слово Сталина, слушать голос его, летящий к ним на Урал из-под черных туч самой грозной опасности, которую когда-нибудь видели Москва и вся Родина. Вот слушает своего Сталина заводской народ, — и, проживи любой из них сто лет на свете, ни один не забудет этот ноябрьский вечер 1941 года, спокойный, полный грозной правды голос Сталина и смысл слов его, обращенных ко всем и к каждому. И если кто-нибудь из сидящих здесь начнет отставать в работе, он, директор Пермяков, вызовет к себе этого человека и прямо, в упор, спросит его: «Мы с тобой вместе Сталина слушали, ты помнишь, в какой час он с нами говорил и чего он от нас хотел? Так как же у тебя хватает совести сдавать?» И уже само собою разумеется, он не станет делать различия между своими, уральскими, и эвакуированными.
Михаил Васильевич исподлобья оглядел знакомые лица, и почти сразу они все как-то смешались в его сознании одно с другим: Иван Степанович и Сакуленко, Ланских и Нечпорук, Дмитрий Никитич и Матвей Темляков, — ими держался Лесогорский завод, всеми ими, уральскими и неуральскими.
- Второй Май после Октября - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Где золото роют в горах - Владислав Гравишкис - Советская классическая проза
- Матрос Капитолина - Сусанна Михайловна Георгиевская - Прочая детская литература / О войне / Советская классическая проза
- Человек, шагнувший к звездам - Лев Кассиль - Советская классическая проза