в 394 г. н.э.{136}. Но еще в 391 г. н.э. патриарх Феофил предал огню александрийский Серапиум и первый ударил топором колоссальное изваяние этого бога, объект суеверного поклонения, тем самым, по словам Руфина{137}, «обезглавив идолопоклонство».
И ему действительно был нанесен смертельный удар. Почитание богов Птолемеев угасло в период между правлениями Феодосия и Юстиниана{138}, и, по скорбному пророчеству Гермеса Трисмегиста{139}, сам Египет осиротел, утратив своих богов, и стал землей мертвых; от своих религий он сохранил лишь сказки, которым больше никто не верил. И лишь высеченные на камне слова напоминали о прежней набожности Египта населившим его варварам.
Как видно из этого краткого очерка истории Исиды и Сераписа, римское общество почитало их в течение периода длиной более пяти веков. Какие изменения претерпел их культ в течение этого долгого времени, какие локальные особенности он мог выказывать в разных провинциях — все это должны определить будущие исследования. Они, безусловно, отметят, что, вместо того чтобы подвергнуться латинизации под влиянием империи, александрийский культ все больше ориентализировался. Домициан, восстановивший Исей на Марсовом поле и в Беневенте, привез из долины Нила сфинксов, аписов, павианов и обелиски из черного и розового гранита с картушами Амасиса, Нехтанебо и даже Рамзеса II, в то время как на других обелисках, установленных на пропилеях, были вырезаны иероглифами посвящения самому императору{140}. Полвека спустя Адриан, возродивший, правда по-дилетантски, на своей огромной вилле в Тибуре рядом с Темпейской долиной утехи Канопа, чтобы там под благосклонным взглядом Сераписа справлять сладострастные празднества, восхвалил заслуги обожествленного Антиноя в надписях на древнем языке фараонов и ввел в моду статуи в египетском стиле из черного базальта{141}. В то время любители предпочитали элегантной непринужденности александрийского искусства иератическую неподвижность варварских идолов. Эти эстетические проявления, возможно, соотносились с религиозными склонностями, и римский культ всегда был более склонен к воспроизведению храмовых церемоний долины Нила, чем греческий. Эта эволюция находилась в связи со всеми тенденциями императорской эпохи.
Какие достоинства египетской религии обусловили ее непреодолимую притягательность для римского общества? Что нового давали ему ее жрецы, находившие прозелитов во всех провинциях? Означал ли успех их проповеди шаг вперед или назад по сравнению с древнеримской религией? Это сложные и щекотливые вопросы, требующие скрупулезного анализа и осторожного обращения без утраты точности в нюансах. Я же должен здесь ограничиться кратким обзором, который, я полагаю, может показаться слишком сухим и категоричным, как всякое обобщение.
У мистерий Исиды и Сераписа не было оригинальных учений о природе и могуществе богов или были лишь побочные, которые обеспечивали бы им победу. Подмечено, что египетская теология всегда пребывала в «текучем состоянии»{142} или, если угодно, в беспорядке. Она составлена из разрозненных легенд и отдельных религиозных обрядов, как и сам Египет из номов. Эта религия никогда не выстраивала последовательной системы общепринятых догм. В ней уживались несовместимые представления и традиции, и всей изощренности жрецов оказалось недостаточно, или, лучше сказать, она никогда и не использовалась для того, чтобы соединить непримиримые элементы в гармоничное целое{143}. Понятия о противоречии для этого народа не существовало. Все гетерогенные верования, которые преобладали в разных районах и в различные эпохи очень долгой истории, сохранялись вместе и создавали безнадежную путаницу в священных книгах.
Почти так же обстояло дело и в культе александрийских божеств. Совсем как в Египте на высшей ступени жреческой иерархии стояли «пророки», которые с ученым видом рассуждали о религии, но никогда не проповедовали единственно приемлемой теологической системы. Знаток священных книг Херемон, ставший воспитателем Нерона, обнаруживал в жреческих традициях своей родины теории стоицизма{144}. Когда о характере египетских богов говорит эклектик Плутарх, тот на диво хорошо сочетается с философией Плутарха{145}, а когда неоплатоник Ямвлих — с философией Ямвлиха. Неясность идей восточного жречества позволяла каждому усматривать в них желанные для себя иллюзии; здесь можно было дать волю личной фантазии, а дилетантизм ученых находил удовольствие в том, чтобы переделывать на собственный лад их податливые доктрины. У последних не было достаточно четких очертаний, они не были облечены в достаточно решительные утверждения, чтобы овладеть массами. Боги — это все и ничего; они теряются в sfumato. В их царстве правят анархия и озадачивающий беспорядок. «Герметизм»{146}, который склонялся, за счет доли греческих, египетских и семитских научных элементов, к построению теологии, приемлемой для всех умов, кажется, в целом так и не добился признания со стороны александрийских мистерий, которые ему предшествовали; впрочем, он не смог избежать и противоречий египетской мысли. Религия Исиды овладевала душами не благодаря своей догматике.
Тем не менее — следует признать за ней это достоинство — в силу самой своей гибкости эта религия легко приспосабливалась к различным обществам, куда она попадала, и пользовалась тем драгоценным преимуществом, что всегда находилась в полном согласии с господствующей философией. К тому же синкретические обычаи Египта прекрасно соответствовали тем, которые постепенно утверждались в Риме. Еще в очень раннюю эпоху генотеистические теории были благосклонно приняты в среде жрецов, и последние, полностью сохраняя первенство за богом своего храма, допускали, что он может обладать множеством разных личностей, под видом которых его почитали в то же самое время. Таким образом, для мыслителей было утверждено единство высшей сущности, а для масс — сохранен политеизм с его незыблемыми традициями. Так, Исиды и Осирис уже при фараонах вобрали в себя множество локальных божеств и приобрели комплексный характер, открытый для бесконечного расширения. Этот процесс продолжился и в период Птолемеев при соприкосновении с Грецией. Исида одновременно отождествляется с Деметрой, Афродитой, Герой, Семелой, Ио, Тюхэ и еще бог знает с кем. Она рассматривалась как владычица небес и преисподней, земли и морей. Она — «прошлое, настоящее и будущее»{147}, «природа-мать вещей, госпожа стихий, рожденная в начале веков»{148}. Это богиня с мириадами имен, бесчисленными обликами и неисчерпаемыми свойствами. Одним словом, она соединила в себе многих богов, став силой, которая обнимает собой все, una quae est отта{149}.
Авторитет Сераписа был не ниже, а значение, которое ему придавали, не уже. Он тоже трактовался как вселенский бог, по поводу которого любили говорить, что он — «единый», «единый Зевс Серапис». Он заключал в себе все аспекты, хотя в основном ему приписывались функции Зевса, Плутона и Гелиоса. В Абидосе Осириса много столетий почитали как божество плодородия и одновременно как владыку загробного мира{150}, и эта двойственность привела к тому, что его с давних пор отождествляли с