Читать интересную книгу Московит - Борис Давыдов

– Главный удар в Белоруссии наносили войска генерала армии Константина Рокоссовского. Именно за операцию «Багратион» он получил звание маршала.

– Более чем заслуженно! – одобрительно кивнул Иеремия. – Мне кажется, у него фамилия, схожая с польской…

– Да, Рокоссовский был поляком по рождению. А впоследствии его назначили министром обороны в послевоенной Польше…

– Достойный муж! Хоть и служил московитам. Продолжайте, пане!

Тут дело подошло к очень щекотливому моменту – Варшавскому восстанию. Тому самому, за которое нас до сих пор шпыняют «братья-поляки». Я понимал: надо говорить, взвешивая каждое слово, в противном случае можно испортить все, что с таким трудом достигнуто… Тем более что до сих пор историки яростно спорят: можно ли было захватить Варшаву летом 1944-го, или свою роль сыграла политика, бесконечно чуждая всяких сентиментальностей.

Князь снова не разочаровал меня. Конечно, для него этот вопрос был болезненным, да и трагедия людей, вступивших в неравную схватку с оккупантами, взволновала бы любого нормального человека. Тем не менее рассудил он здраво:

– Шестьдесят два дня сражаться в городе, захваченном врагом? Поистине герои! Слава бойцам, но позор командирам! Проше пана, я далеко не идеален, у меня есть недостатки, как, впрочем и у любого смертного, но мне и в голову не пришло бы бросать своих людей в заведомо безнадежную авантюру, обрекая их на роль жертвенных баранов! Легко было этим бездельникам, сидя в далеком Лондоне, в тепле и безопасности, принимать такие решения и вершить чужие судьбы! И с чего они, собственно, взяли, что московиты обязаны им помогать? Будь я на месте московского царя… или кто там тогда был у власти… не три, а тридцать три раза подумал бы, стоит ли жертвовать своими людьми! И ради чего? Чтобы вернуть в Варшаву прежнее правительство, враждебное Москве? Глупости! Так поступить мог только дурак!

«Действительно, – подумал я, – Иосиф Виссарионович был кем угодно, но только не дураком».

Чтобы не нагнетать страстей, я удержался от описания страшной картины, которая открылась советским и польским солдатам в январе 1945-го, когда они вошли в Варшаву. Вкратце отметил лишь: «Все разрушенное и разоренное было восстановлено после войны…» А потом перешел к взятию Берлина. Иеремия возбужденно потрясал кулаками:

– Есть, есть Бог! Справедливость восторжествовала! Возмездие постигло тех, кто посеял зло!

Вкратце упомянув Нюрнбергский процесс, возникновение НАТО и Варшавского договора, я буквально «проскочил» так называемую эпоху «развитого социализма». А потом пришлось упомянуть Кароля Войтылу – папу Иоанна Павла II. Вишневецкий был потрясен так, что не сразу пришел в себя.

– О Езус! Матка Боска! Пане, вы даже представить не можете, какую радость доставили мне! Чтобы сын моего народа стал наместником Божьим на земле?! Святые угодники! Какая великая честь! У меня не хватает слов… Хвала создателю!

А потом речь зашла о событиях, до сих пор отдающихся саднящей болью в сердцах многих моих соотечественников. Я поведал о приходе «творца нового мы́шления», о начатой им «перестройке» – хоть и жизненно необходимой, но проведенной с искусством и деликатностью слона, вломившегося в посудную лавку, – и о последствиях всего этого.

– Значит, московитское государство распалось на множество частей? – с нескрываемым удовольствием процедил Иеремия. – Поистине, за дело! Может, теперь-то они поймут, что чувствовали поляки, родину которых так часто делили! «И аз воздам!» – как хорошо сказано в Библии…

«Ну, погоди же!» – с невольной злостью подумал я, приступая к последнему этапу.

– …Итак, ясновельможный, политика польского руководства – президента и премьер-министра – буквально сделала Польшу посмешищем и головной болью всей Европы. Им только из вежливости и учтивости, которую в наши времена называли словом «политкорректность», не высказывали этого в лицо, а за спиной открыто обвиняли в самых разных грехах. В том, что они замучили всех своей спесью и высокомерием, что, пребывая в плену своих исторических комплексов, мешают развитию связей между Россией и Западом, что Польша под их руководством ведет себя, проше князя, как сварливый бедный родственник, живущий за счет богатого дядюшки и его же хающий и оскорбляющий…

– Позор! – гневно выкрикнул Вишневецкий. – И кем же были эти… вожди? Как их звали?

Я с ироничной улыбкой развел руками:

– Прошу ясновельможного не принять мои слова за неуместную шутку… Это были два брата-близнеца. Президента звали Лехом, а премьер-министра – Ярославом. Фамилия же у них была… э-э-э… Качиньский.

Иеремия выпучил глаза, изумленно уставившись на меня.

– Мало того, – снова улыбнулся я, – пан советник его княжеской мосьци и внешне очень похож на своего тезку. Да, пожалуй, и характером тоже. Такой же пухленький, маленький, круглолицый, надутый и обидчивый, проше ясновельможного…

Вишневецкий, не выдержав, расхохотался.

– Езус Мария! Бывают же совпадения! А я никак не мог понять, почему пан, услышав, как зовут моего советника, на мгновение будто окаменел лицом! То ли был потрясен, то ли боролся со смехом… Решил, что потом непременно выясню, в чем дело. Оказывается, вот в чем! Ярослав Качиньский! Ну и ну!

«Ай-яй-яй, Андрюха! Точно, теряешь квалификацию! – снова ехидно проскрипел внутренний голос. – То дамское бельишко забываешь, где не надо, то морду лица не контролируешь…»

Опять отправив его по известному адресу, я продолжал:

– Политика братьев Качиньских постепенно вызывала все большее неприятие и возмущение в самой Польше. На очередных выборах их партия потерпела поражение, и премьер-министром стал более рассудительный человек. Он начал проводить политику по улучшению отношений с Москвой, братья же этому яростно противились. И вот случилось так, что один из Качиньских…

История авиакатастрофы под Смоленском очень заинтересовала князя. Подозреваю, прежде всего потому, что в ней участвовал самолет. Вишневецкий тут же вспомнил рассказы про Вторую мировую и про бомбардировки с воздуха… Мне стоило немалого труда убедить Иеремию, что при нынешнем уровне развития промышленности и науки, даже с его несметными богатствами, нечего и думать о собственных военно-воздушных силах. Князь нехотя смирился с крахом ослепительной мечты, но напомнил:

– Пан обещал интересные новинки, причем в скором времени!

– Я помню свое обещание, ясновельможный. И приложу все силы, чтобы пресветлый князь был доволен!

Иеремия величественно кивнул головой. Во взгляде князя отчетливо читалось: «Надеюсь, пан первый советник понимает, что это в его же интересах!»

– А теперь прошу ясновельможного обратить особое внимание вот на какое обстоятельство: погибший президент Лех Качиньский был ярым, просто-таки патологическим, ненавистником России, он делал все возможное, чтобы навредить ей… – заговорил я, состроив самое серьезное, торжественно-мрачное выражение лица. – В результате погиб на ее земле, причем не один, а со многими десятками своих приспешников, столь же яростно ненавидящих Россию! Разве это не перст Божий? Разве тот, кто выше людей, не указал этим прямо и недвусмысленно, что такая политика, такое поведение неугодно Ему?

«Жаль только ни в чем не повинный экипаж… – подумал я. – Сами бы угробились на фиг, зачем летчиков с собой потянули?!»

На глубоко религиозного Вишневецкого этот аргумент произвел очень сильное впечатление. Князь задумался, опершись подбородком о ладонь, плотно сжав губы.

– Это лишнее доказательство того, пресветлый княже, что источник силы и славы Речи Посполитой не во вражде с Москвой, а в дружбе с нею! – торопился я развить успех. – Тебе выпала великая, поистине историческая роль, так будь же достоин ее! Стань королем и заключи прочный союз с восточным соседом!

– Королем? – грустно усмехнулся князь. – Пан, вероятно, забыл, что у нас не Московия, где царь – чуть ли не божество. В Речи Посполитой король – не более чем декоративная фигура, всеми государственными делами ведает сейм. Королю же оказываются разве что внешние почести… – Тут князь запнулся, чуть заметно покраснев (видимо, вспомнил, что и сам часто обращался с этой «декоративной фигурой» без всяких почестей). – Ну, еще он принимает послов, а вопросы войны и мира – в воле сейма! Распоряжается лишь кварцяными деньгами, все прочие средства может получить опять-таки лишь с соизволения сейма. Больше ничего! И это мудро, так заповедали наши предки, чтобы избежать чрезмерного сосредоточения власти в одних руках и тирании. Речь Посполитая – свободная страна, в отличие от той же Московии!

– Проше князя, – вежливо, но твердо возразил я, – но лучше уж излишняя твердость верховной власти, нежели излишняя ее слабость. Поскольку разброд и чрезмерное своеволие ни к чему хорошему привести не могут. Разве сам ясновельможный не видел множество раз, в какие долгие и непристойные свары превращались заседания сейма? Разве в шведском языке как раз в семнадцатом веке не возникло выражение «Польский риксдаг», что означает пустую, бессмысленную говорильню, приводящую лишь к потере времени? Да, меры против тирании необходимы, спору нет, это хорошо понимали еще древние римляне, у которых диктатор обладал неограниченной властью лишь полгода, а потом любой гражданин мог предъявить ему обвинения в суде! Но точно так же нужно бороться с необузданным своеволием шляхты, и прежде всего – магнатов. Вспомни мой рассказ, ясновельможный, ведь именно чудовищный эгоизм польского дворянства, не желавшего поступаться даже малой толикой своих прав и привилегий, цеплявшегося за «либерум вето», и привел к упадку государства! А потом – к его разделам!