Читать интересную книгу За свободу - Роберт Швейхель

Но бургомистру скоро стало не до смеха, ибо Габриэль Лангенбергер, повинуясь голосу гражданского долга, пришел донести главе города, что вчера, в базарный день, несколько крестьян, собравшись в отдельной комнате его трактира, вели промеж себя опасные речи. Они горько жаловались, что жить стало невмоготу от всяких податей, налогов да десятин, а особенно от новых сборов — копытного да питейного, что теперь ни одному крестьянину во всей округе не под силу иметь коровенку и что они могли бы сбросить с себя ярмо и установить евангельскую свободу, если бы объединились и действовали все заодно, как лехрайнские, верхнешвабские и шварцвальдские крестьяне. Всего их было человек пятнадцать из разных деревень, но лично ему известны лишь оренбахский староста Симон Нейфер, Лингарт Бреннэкен по прозвищу Большой Лингарт, из Шварценброна, свояк владельца «Красного петуха» да Леонгард Мецлер из Бретгейма. Из горожан никого не было.

Эразм фон Муслор записал на листке имена и похвалил трактирщика за его гражданскую доблесть, но голос его звучал холодно. Столь же холодно простился он с Лангенбергером, после того как тот до конца облегчил свою совесть. Жаль только, что ему не удалось подслушать весь разговор, у него была пропасть народу с рынка, добавил он и с низким поклоном попятился к двери. На крыльце он остановился и с недовольным видом нахлобучил свою войлочную шляпу. Столь важные сведения заслуживали, по его мнению, совсем иного приема. Выйдя на улицу, он ядовито усмехнулся и сплюнул. Нет, пусть на будущее время эти господа из магистрата сами о себе заботятся. Что до него, то он умывает руки.

Катанье на санях. С гравюры Ганса Зебальда Бегама

Оставшись один за письменным столом, бургомистр потер свой узкий треугольный лоб, словно пытаясь стереть какое-то пятно. Доносы он приветствовал, но доносчиков гнушался. Впрочем, он отнюдь не был склонен переоценивать это сообщение. Эка важность! Кучка каких-то мужланов! Ведь они вечно недовольны. В дождь подавай им солнце, а в вёдро — дождь. В неурожайный год они жалуются на голод, а в урожайный — на низкие цены на хлеб. Ропот и мятежи среди подданных других феодальных владетелей его нисколько не тревожили: это их дело, пусть сами выкручиваются, как могут.

Звон бубенцов и щелканье бичей на улице прервали его размышления. Приписав несколько слов к списку заговорщиков, он запер его в стол и подошел к окну. Перед самым домом выстроилась длинная вереница саней: городская знать спешила воспользоваться ясным зимним днем. Выкрашенные в яркие цвета одиночные и парные сани имели самую причудливую форму; там были раковины, русалки, драконы, лебеди, гондолы. На круто загнутых кверху полозьях стояли мифологические или аллегорические фигуры. На головах лошадей развевались пестрые султаны, сбруи были унизаны бубенцами. Два переодетых турками форейтора, непрерывно щелкая бичами, гарцевали впереди кортежа. Переливая всеми цветами радуги, шумный кортеж пересек площадь, выехал через Родерские ворота и вихрем понесся по искрящейся накатанной дороге на Ансбах. В первых санях, в золотой раковине на красных полозьях, рядом с Сабиной фон Муслор, жених которой правил лошадьми, сидела в вишневой атласной шубке прекрасная Габриэла. Она кокетливо надвинула отороченный куньим мехом берет на бледный лоб, и ее черные глаза горели задором.

Глава шестая

На кровлях, башнях и зубчатых стенах Гибельштадтского замка в лучах полуденного солнца сверкал и искрился снег. Замок стоял на Среднефранконской возвышенности, по соседству с деревней Гибельштадт. Часах в трех пути к северу дорога понижалась и подходила к стенам города Гейдингсфельда, лежавшего на левом берегу Майна, наискосок от Вюрцбурга. Замок был невелик. Его окружал болотистый, поросший ивняком ров, теперь затянутый тонкой коркой льда. За рвом возвышались стены с четырьмя толстыми круглыми башнями по углам. К юго-востоку от деревни через ров был перекинут подъемный мост, который вел к воротам замка. Над стрельчатой аркой ворот широко распростер свои крылья каменный коршун. Правую сторону тесного двора занимал господский дом; оба верхних этажа его сообщались с примыкавшими к нему угловыми башнями. На противоположной стороне двора, у стены, между двумя другими угловыми башнями, помещались службы: конюшни и амбары для фуража и зерна. Подступы к стенам были защищены круглыми бастионами, сообщавшимися между собой куртинами, скрытыми за зубцами стены.

В замке с незапамятных времен сидели Гейеры Гейерсбергские. Этот древний род, представленный двумя процветающими ветвями, принадлежал еще к той партии знати, которая, совершив государственный переворот, возвела на престол Конрада III — первого императора из династии Гогенштауфенов[54]. Гейеры Гейерсбергские блистали и в ратных делах, и при дворе императоров швабской фамилии, и когда в Ротенбургском замке младший сын Конрада III со своей юной супругой задавал веселые пиры, Гейеры бывали там желанными гостями. Но в середине XV столетия алчная феодальная знать, приходя в упадок, стала покушаться на вольности имперского города на Таубере, дарованные ему высочайшей милостью рыжебородого Фридриха, и гражданам живописного города пришлось тогда взяться за меч, чтоб отстоять свои права. Тогда под натиском ротенбуржцев рухнули стены Гибельштадтского замка. Такая же участь постигла и замок Цобелей Цобельштейнских, стоявший у северо-западного края деревни, всего на расстоянии выстрела от родного гнезда Гейеров. Теперь эти бурные времена отошли в далекое прошлое. Разрушенные стены замков восстановлены, и в старых гнездах живут новые поколения знатных родов.

Рыцарь Флориан Гейер фон Гейерсберг был на охоте. Во внутренних покоях, на втором этаже замка, его ожидала жена. Она сидела у камина, в котором пылали буковые поленья. На руках она держала грудного младенца — первый плод их брака. Откинувшись в большом кресле — единственном уютном месте в этой комнате замка, — она положила ноги на медвежью шкуру. На ней было простое темное домашнее платье. Отороченная мехом черная бархатная шапочка оттеняла белокурые, отливающие бронзой косы, уложенные в узел на затылке. Яркие щеки и нежно-белая кожа — под стать волосам — напоминали алые розы на снегу. Ее нельзя было назвать красавицей, но лицо ее дышало умом и добротой, а в синих глазах светилась чистая радость материнства. Она ласкала младенца, который тянулся к ней и улыбался, дрыгая пухлыми ножками. Эту очаровательную группу оживляла игра солнечных бликов, проникавших сквозь узкие оконницы с гранеными, оправленными в свинец стеклами. Занавеси из зеленого аррасского шелка были раздвинуты. Стены, увешанные охотничьими трофеями и оружием, были обшиты мореным дубом; сводчатый потолок и стены над панелью — выбелены. В простенках и глубоких амбразурах стояли дубовые скамьи, покрытые подушками, а посреди комнаты — накрытый к обеду стол на скрещивающихся ножках. По обеим сторонам стола — ничем не покрытые скамьи. Уже пробило двенадцать часов; стало быть, господа опаздывали с обедом на целый час. Дворовая челядь и крестьяне обедали в десять часов. Стол был накрыт чистой домотканой скатертью. На нем были расставлены тарелки из блестящего олова, кувшин с легким местным вином, серебряные кубки и солонка.

Фрау Барбара вдруг перестала играть с сыном и прислушалась. «Тише, отец едет, Мецхен!» — воскликнула она, и ее нежное лицо порозовело. Она поднялась с кресел. Слух не обманул ее. На пороге появился владелец замка, стройный мужчина лет тридцати пяти, широкогрудый и мускулистый. На нем был зеленый колет н серые штаны из домотканой шерсти, заправленные в высокие сапоги. В руках у него был мушкет, через плечо висел рог с порохом, а на бедре — короткий меч. Широкополая шляпа с петушиными перьями оттеняла энергичное лицо, крупный нос и серьезные глаза. Над резко очерченным ртом дыбились закрученные кверху усы. Загорелое лицо и крепкая сухощавая фигура говорили о жизни на вольном воздухе. Когда он выехал на охоту, мать и дитя еще спали, и теперь, приветствуя жену, он запечатлел на ее устах нежный поцелуй. Мальчуган плаксиво сморщился, хотя отец коснулся его лба осторожно, стараясь не уколоть усами. Но мать успокоила ребенка поцелуем.

— Удачна ли охота? — спросила она рыцаря Флориана, пока тот снимал шляпу и оружие.

— Не очень. Снег глубокий и рыхлый, — отвечал он, отбросив со лба прядь волос. — Егерь понес на кухню несколько зайцев. Но скоро предстоит охота на зверя покрупнее. Ингольштадтские крестьяне поговаривают, будто в Гуттенбергском лесу объявились волки. Надо, не мешкая, уничтожить хищников.

— В лесу, близ Римпара, мне нередко приходилось слышать их вой, — сказала молодая женщина. — Зимой мы слышали, как они завывают за Плейхахом, в Грамшацском лесу, и так жутко становилось.