Но сначала… или в конце… предстояло решить этот вопрос.
— Патрик, послушай меня, — он положил руки на плечи юноши, левую, здоровую, и правую, изувеченную. — Если ты хочешь жить и нарисовать все картины, которые ты должен нарисовать по воле ка, не задавай мне ни одного вопроса и не заставляй повторять ни единого слова.
Юноша смотрел на него огромными, округлившимися глазами и молчал. Оба купались в красном, умирающем свете. И Песня Башни поднялась до крика, в котором слышалось только одно слово: каммала.
— Возвращайся на дорогу. Собери все банки, которые остались целыми. Еды тебе хватит. Возвращайся назад той же дорогой, по которой мы пришли сюда. Никуда с нее не сворачивай. Все у тебя получится.
Патрик кивнул, понимая, о чем толкует стрелок. Роланд видел, что юноша ему поверил, и это был добрый знак. Вера могла защитить его куда лучше, чем револьвер, даже с рукояткой из сандалового дерева.
— Возвращайся к «Федерал». Возвращайся к роботу, Заике Биллу. Попроси его отвести тебя к двери, которая открывается на американскую сторону. Если она не откроется под твоей рукой, нарисуй ее открывающейся своим карандашом. Ты меня понимаешь?
Патрик вновь кивнул. Естественно, он понимал.
— Если ка решит привести тебя к Сюзанне в любом где и когда, скажи ей, что Роланд по-прежнему ее любит, всем сердцем, — он притянул Патрика к себе, поцеловал в губы. — Передай ей вот этот мой поцелуй. Ты меня понимаешь?
Патрик кивнул.
— Хорошо. Я ухожу. Долгих дней и приятных ночей. И пусть мы встретимся на пустоши в конце тропы, когда уйдут все миры.
Но даже тогда Роланд знал, что этого не случится, потому что все миры не уйдут никогда, да и не будет для него никакой пустоши. Для Роланда Дискейна, последнего из рода Эльда, тропа заканчивалась Темной Башней. И его это вполне устраивало.
Стрелок поднялся. Юноша смотрел на него снизу вверх, широко раскрытыми, изумленными глазами, приживая к груди альбом. Роланд повернулся. Набрал полную грудь воздуха и издал громкий крик.
— А ТЕПЕРЬ РОЛАНД ИДЕТ К ТЕМНОЙ БАШНЕ! Я НЕ УРОНИЛ СВОЕЙ ЧЕСТИ, И ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕСУ РЕВОЛЬВЕР МОЕГО ОТЦА, И ТЫ ОТКРОЕШЬСЯ ПОД МОЕЙ РУКОЙ!
Патрик наблюдал, как он шагает туда, где заканчивалась дорога, к черному силуэту на фоне горящего кровавым огнем неба. Он наблюдал, как Роланд шел среди роз, и сидел, дрожа в сумерках, когда Роланд начал выкликать имена своих друзей, близких, членов ка-тетов. Эти имена далеко разносились в кристально-чистом воздухе, словно хотели навечно остаться в нем эхом.
— Я иду во имя Стивена Дискейна, он из Гилеада! Я иду во имя Габриэль Дискейн, она из Гилеада! Я иду во имя Кортленда Эндруса, он из Гилеада! Я иду во имя Катберта Оллгуда, он из Гилеада!
Я иду во имя Алена Джонса, он из Гилеада!
Я иду во имя Джейми де Карри, он из Гилеада!
Я иду во имя Ванни Мудрого, он из Гилеада!
Я иду во имя Хакса-повара, он из Гилеада!
Я иду во имя Давида-сокола, он из Гилеада и неба!
Я иду во имя Сюзан Дельгадо, она из Меджиса!
Я иду во имя Шими Руиса, он из Меджиса!
Я иду во имя отца Каллагэна, он из Салемс-Лота и с дорог!
Я иду во имя Теда Бротигэна, он из Америки!
Я иду во имя матушки Талиты, она из Речного Перекрестка, и положу здесь ее крест, как и обещал!
Я иду во имя Стивена Кинга, он из Мэна!
Я иду во имя Ыша, храбреца, он из Срединного мира!
Я иду во имя Эдди Дина, он из Нью-Йорка.
Я иду во имя Сюзанны Дин, она из Нью-Йорка!
Я иду во имя Джейка Чеймберза, он из Нью-Йорке, и его я называю своим истинным сыном!
Я — Роланд из Гилеада, и я иду сам по себе; ты мне откроешься.
И вот тут протрубили в рог. От этого звука у Патрика похолодела кровь, и при этом он испытал благоговейный трепет. Эхо затихло, а минуту спустя раздался громкий, раздирающий барабанные перепонки скрежет: открывалась дверь, простоявшая запертой целую вечность.
И наступила тишина.
13
Патрик просидел, где и оставил его Роланд, у подножия пирамиды, дрожа всем телом, пока в небе не появились Старая Звезда и Древняя Матерь. Песня роз и Башни не прекратилась, но заметно поутихла, смолкла буквально до шепота.
Наконец, он вернулся на дорогу, собрал все полные банки, которые смог отыскать (их оказалось на удивление много, учитывая силу взрыва, который уничтожил повозку), нашел мешок из оленьей шкуры, в который их и положил. Вспомнил, что забыл карандаш и вернулся за ним.
Рядом с карандашом, поблескивая в свете луны, лежали часы Роланда.
Юноша взял их, издав короткий (и нервный) радостный крик. Положил часы в карман. Затем вышел на дорогу и закинул на плечо мешок с банками.
Я могу сказать вам, что он шагал чуть ли не до полуночи, прежде чем остановился, чтобы отдохнуть. Я могу сказать вам, что часы полностью остановились. Я могу сказать вам, что на следующий день, около полудня, когда он вновь посмотрел на них, они шли в положенном направлении, но еще очень медленно. А вот о Патрике я больше ничего рассказать не могу. Ни о том, добрался ли он до «Федерал», ни о том, нашел ли Заику Билла, ни о том, вернулся ли на американскую сторону. Ничего такого я вам рассказать не могу, скажите, увы. Здесь темнота скрывает его от глаза рассказчика, и он должен идти в ней один.
Сюзанна в Нью-Йорке (Эпилог)
Никто не поднимает крика, не шарахается в сторону, когда маленький, на электрическом ходу, скутер выкатывается из ниоткуда в Центральный парк. Большинство тех, кто находится рядом, смотрят в белое небо, на первые планирующие снежинки, предвещающие сильный предрождественский снегопад. «Буран 87-го», так его назовут в газетах. А те посетители парка, кто не задрал голову, смотрят на хор, приехавший из Верхнего Манхэттена. На мальчиках темно-красные блейзеры, на девочках — темно-красные свитера. Это хор Гарлемской школы, его еще называют «Розы Гарлема» в «Пост» и соперничающим с ней таблоиде «Нью-Йорк сан». Они поют старые рождественские гимны, голоса их звучат в унисон, они щелкают пальцами, от строфы к строфе, и звуки эти похожи на те, что звучали в ранних песнях таких групп, как «Спэрс», «Коустерс» и «Дак дайэмендс»[117]. Школьники стоят неподалеку от участка Центрального парка, на котором белые медведи коротают свою городскую жизнь, и поют «Что это за дитя?»
Один из тех, кто смотрит на первые снежинки — мужчина, которого Сюзанна хорошо знает, и ее сердце при виде этого мужчины подпрыгивает до самого неба. В левой руке он держит большую чашку из вощеной бумаги, и она уверена, что в чашке — горячий шоколад, со сливками поверху.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});