– Надо сказать, мы могли этого опасаться. Русский Генеральный штаб через разведку знал заключение германского командования: в их играх русская сторона всегда наступала так, как сейчас Вторая, – и всегда немцы успешно атаковали именно левый фланг именно наревской армии. И именно так послали генерала Самсонова… Я… слышал здесь, что вся вина – на нём. А мёртвые не возражают. И нам никому тогда ни в чём не надо исправляться. Это очень удобно, но тогда, простите моё самонадеянное пророчество, такие катастрофы будут повторяться, и мы рискуем проиграть…
Не досказал.
Прошелестело возмущение. Жилинский поднял тусклые глаза на Верховного: этого неприличного полковника пора же оборвать, посадить.
Но Верховный, умеющий быть так резок, не шевелил запрокинутой головой. Он только показывал, что он – хозяин делу.
– …За покойного Александра Васильевича я, впрочем, обязан возразить выступавшим. Приехав из Туркестана в Белосток, он нашёл нелепым готовый план, предложенное ему направление армии в глубь Мазурских озёр, в очевидную пустоту. В край крепостей и озёрных дефиле. Свои встречные оперативные соображения он изложил в докладной записке Верховному Главнокомандующему и 29 июля подал её начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Орановскому!
(Голос уходит вверх! – ниже, ниже.)
– …Шли дни, он недоумевал: никакого отзыва на ту записку не приходило. Он просил меня непременно выяснить в Ставке, и вчера я узнал, что великий князь никогда этой записки в руках не держал!
Живой труп мертво оскалился на Воротынцева. Раз Верховный молчал, приходило время вмешаться самому:
– Мне ничего не известно об этой записке.
– Тем хуже, ваше высокопревосходительство! – Воротынцев как будто даже обрадовался возражению, так и повернулся к Жилинскому. – Значит, истины не выяснить без следствия! И если таковое будет, я буду просить найти эту бумагу!
Перетрях негодования прошёл по лицам генералов: уже всё было выяснено, о каком ещё следствии этот дерзец… Все смотрели на Верховного: надо же остановить безумного полковника!
Но закованно, высоко перед собой, выше Жилинского смотрел великий князь, с резной красотою головы.
Несвойственно себе выходя из сухого тона, Жилинский погорячился возразить:
– Вероятно, генерал Самсонов взял бумагу обратно.
А Воротынцев как ждал:
– Нет, он не брал её обратно, это достоверно! – И бил в своё, глядя ни куда иначе, ни на кого, только на Жилинского, только на Жилинского, такого занебесного из Остроленки, из Найденбурга, из Орлау, а теперь лишь руку протяни – трупно-серого, костистого старика с плохо разгибаемою спиной. – Отклонение, предложенное генералом Самсоновым и отчасти им осуществлённое, было верно, ибо охватывало противника глубже, чем предполагал штаб фронта, только ещё недостаточно глубоко! И растяжение фронта армии создалось в неменьшей степени от непонятного упорства фронтового главнокомандования цепляться за глухой угол Мазурских озёр.
– Это – не угол озёр, это – связь между армиями! – ещё раздражённей перебил Жилинский.
Но Воротынцев уже почувствовал немой сговор: Верховный его не перебьёт. А эти – все вместе не переговорят. Он дорвался, он ездил не зря! Он холодел, разумнел, и даже в насмешку складывались его губы. Фразу за фразой как петли, как петли он метал на Жилинского, и набрасывал, и набрасывал:
– Это не связь между армиями, когда одну форсируют к наступлению, а другую почти располагают на отдых! Это не связь между армиями, если пять кавалерийских дивизий генерала Ренненкампфа после Гумбинена не бросаются преследовать противника, а в дни катастрофы Второй армии не посланы на выручку. Штаб фронта как рассогласовывал действия армии и послал в наступление Первую на неделю раньше – зачем? Или связь между армиями в том, чтобы 10 августа отобрать у Самсонова корпус Шейдемана к Ренненкампфу, 14-го назначить его оттуда под Варшаву – он не нужен в Пруссии в тот день, когда решается сражение Второй армии…
Об этом откуда Воротынцев узнал? Это были уже грехи Ставки. Данилов подозрительно посмотрел на Свечина, забезпокоился:
– Это были стратегические соображения. Готовилась Девятая армия для берлинского направления…
– А Вторую – пусть волки гложут? – нагло отбил Воротынцев. – …15-го августа его всё же посылают на помощь Второй, но штаб фронта даёт корпусу ошибочное направление! 16-го корпус опять назначен под Варшаву. А 17-го генерал Ренненкампф уводит его на север – и это связь между армиями? А ведь только для связи между двумя армиями и был создан Северо-Западный фронт. Генерал Самсонов был обвиняем в отсутствии решительности, но высшую нерешительность проявляло главнокомандование фронта, оставляя для страховки, на коммуникации, на «прикрытие полосы», не отводить от Бишофсбурга, не продвигать от Сольдау – половину войск!!
В одну точку жёг и жёг Воротынцев, да не в усы ли Жилинского, так они затряслись, задымились?
– Где половину? Где же половину? – зашумели, возражали уже не только Данилов, но и тупой любимец его, полковник, Ванька-Каин, туда же.
– Считайте, господа: два армейских корпуса – правый и левый, да три кавалерийских дивизии, ровно половина. А другой половиной Самсонову велено наступать и одержать победу. И если фронтовое главнокомандование задержало фланги – так оно и должно было их двинуть на выручку центральным. Да, генерал Самсонов делал ошибки, но оперативные. Ошибки стратегические надо отдать штабу фронта. Самсонов не имел над противником превосходства сил, а фронт – имел, и вот сражение проиграно. Надо же делать выводы, господа, зачем тогда наше совещание? Мы не умеем водить части крупнее полка! – вот вывод.
– Ваше Императорское Высочество! Я прошу прекратить безсмысленное выступление этого полковника! – потребовал Жилинский, пристукнув по столу и выказывая, что ещё совсем он не «труп».
Великий князь холодно посмотрел выразительными крупно-овальными глазами. Сказал твёрдо, негромко:
– Полковник Воротынцев говорит дело. Я для себя беру здесь много поучительного. Я нахожу, что Ставка, – он посмотрел на Данилова, тот опустил бычий лоб, а Янушкевич передёрнулся чуткой спиной, – почти не руководила этой операцией, целиком доверясь Северо-Западному фронту.
Да знал он цену Данилову! – даже в докладах, им подготовленных, он часто схватывал нить быстрее, чем сам Данилов, жвачный.
– …А что полковник скажет неверно, вы можете тотчас поправить.
Жилинский, кряхтя, поднялся и вышел по нужде.
А велик был соблазн Верховному: вот, представлены доводы. Развить их, создать следственную комиссию. И Жилинский с позором изгнан, а Ставка чиста от обвинений.
Однако своею вчерашней милостивою телеграммой Государь указал великому князю другой путь: путь прощения, оставив перекоры. Да вот и пришёл, ещё не объявленный, высочайший указ произвести Орановского в полные генералы – материалы на производство имеют свой ход, независимый от хода боевых операций, их не повернуть.
Но как у конницы, прошедшей, хоть и с потерями, оборонительную полосу противника, сейчас у Воротынцева ещё было время и был свободный скок. Да теперь только и начиналось настоящее совещание!
– …Однако я хотел бы говорить шире. На что ушли силы Второй армии? На преодоление пустого бездорожного пространства собственной русской территории! Ещё до границы, ещё до соприкосновения с противником корпуса должны были пять и шесть суток увязать в песках! А потом на всё это пространство перекинуть снаряды, снаряжение, питание, запасы – а чем? Отчего ж запасы ещё до войны не устроили при границе?
Янушкевич поморщился, было просто больно слушать этого головинского недобитого «младотурка». И за что великий князь устраивал им это мучение?
– Тогда бы противник мог захватить эти запасы, – объяснил-укусил он из-под пушистых усов.
– Так неужели, – вздыбился Воротынцев, с багровиной на челюсти, – лучше потерять 20 тысяч убитыми и 70 тысяч пленными, чем дюжину интендантских складов?
На Янушкевича – он смотреть не мог без отвращения! По каждому его бабьему движению видно, что это – лжегенерал, и как же может состоять начальником штаба Верховного?! И нет сил помешать ему погубить хоть и всю воюющую армию всей России…
– Склады не устраивались близ границы потому, – уверенно упёрся Данилов, – что мы предполагали на этом направлении обороняться, а не наступать.
Это было верно. Но утыкалось в поспешно изменённый план всей войны – изменённый опять-таки Жилинским, тогдашним начальником Генерального штаба, впрочем и военным министром, впрочем и Государем! – впрочем, и великий князь ему сочувствовал. Тут Воротынцев не мог дать себе увлечься. Да надо было и острейшее сказать, как раз в дверях появился и брёл к своему месту Жилинский.