Человек аккуратно выполнил необходимые пассы и погрузил эльфа в глубокий магический сон. Потом подумал и добавил заклинание молчания. Только после этого позволил себе злобно пнуть свесившуюся с лавки тощую ногу.
— Длинноухая безмозглая пиявка, — бормотал он себе под нос, присматриваясь к состоянию гномки. — Язык без костей и голова без мозгов! Если он уже стал терять нюх, то скоро потеряет и разум. Пора избавляться от него. Нужно только проделать это осторожно. Желательно — чужими руками и так, чтобы он ничего не смог разболтать. Он хочет своего дурманного порошка? Он получит его. Но кроме того, у меня есть несколько весьма экзотических травок… весьма. Одна из них может усилить его нездоровое влечение к женщинам. Ведь как мужчина он пустое место. Его страсть — пугать и мучать их до смерти. Другая погрузит его в пучину такого мрачного настроения, когда смерть кажется отрадой. А третья постепенно заставит его язык разучиться произносить слова, — клирик потер руки, но не злорадствуя, а скорее стряхивая с них след прикосновений эльфа. — Потом отвезу его поближе к восточным поселениям и выпущу. Пара женских трупов — и охотники начнут травить его как бешеного монстра. И даже если им взбредет в голову допросить маньяка, прежде чем прикончить, он уже онемеет к тому времени.
Человек стал смешивать пахучие травы на небольшом столике возле камина. Время от времени он посматривал на гномку и продолжал разговаривать сам с собой:
— С какой мразью приходится иметь дело! Богиня, во славу твою радею… Дурная привычка болтать себе под нос! Нужно отвыкать, а то одичал тут, в ожидании. Зато теперь я знаю десяток имен. Клайд, сын Рея… хм… не тот ли лохматый парнишка, который принес мне книги во время Испытания? Я забыл расспросить его — чем он умаслил старика Лиотеля? Впрочем, тот уже, кажется впал в детство и мог написать идиотскую расписку просто ради насмешки надо мной.
— Как мне не хочется делать это снова… — клирик покосился на Сонечку. — Вспоминать все с самого начала, быть беспомощным изменить что-либо… И у нее полным-полна голова похожих мерзостей. Говорят, гномы с детства работают в своих шахтах, как проклятые. Нечего сказать, светлая память! Мне только чужих гадостей не хватает.
Наконец, клирик закончил возиться с травой и аккуратно пересыпал смесь в мешочек. Протер руки тряпкой и сел на табурет возле гномишки.
— Ну, дорогая Сонечка, вот и я, твой самый лучший друг, — с печальной насмешкой поклонился клирик неподвижной жертве. После этого обновил заклинания на своем обреченном приятеле-эльфе и взял девушку за холодные пальцы рук.
— Было тепло, очень тепло, жарко… — тихо и медленно начал рассказывать человек. На секунду его голос дрогнул:
— Целительница растопила очаг, хотя стояла середина лета. Она не обладала магическими способностями, но была очень опытной. По всей комнате курились какие-то пучки трав, ароматные шарики, пахучие зерна. Мужчина стоял у окна и смотрел на улицу. Ему было тоскливо и скучно. Вся эта суета не значила для него ничего, кроме потерянного времени. Пока это не закончится, он не сможет снова быть со своей женщиной. Значит, придется потерпеть.
Он не расхаживал туда-сюда, не задавал дурацких вопросов, не ругался и не требовал налить вина. Он просто молча стоял у окна, как на страже. Когда суета и крики за спиной делались громче, он коротко оглядывался на целительницу, и та невольно втягивала голову в плечи. У мужчины был тяжелый взгляд, как лапа боевого дракона.
Он был воин каких поискать, знаменитый полководец. За многие годы, идя от победы к победе, он разучился прислушиваться к чьему-либо мнению, кроме своего. Он жил так, как ему нравилось, и все условности ему заменял блеск клинка и звон золота. Правители готовы были прозакладывать свои замки, лишь бы он со своим отрядом встал на их сторону в той или иной распре. И он выбирал сам — то выгодную службу, то легкую победу, то тяжелый поиск, то долгую охоту.
Эта женщина была одной их его прихотей. Не жена, не любимая — просто драгоценная игрушка, еще одно завоевание. Дочь благородных родителей, последовавшая за ним, как очарованный элпи. Не требующая виры, не мечтающая о браке, покорно глядящая влюбленными глазами в его суровое лицо.
Как некстати ей приспичило рожать! Он не был с ней больше четырех месяцев, и сейчас у него всего лишь три дня. Его ждет битва и осада на северо-востоке. И вместо отдыха он вынужден стоять у окна и слушать похожие на мяуканье приглушенные вскрики за спиной.
Запах боли и крови не смущал его. На поле битвы эти ароматы становятся привычными. Но чутье опытного воина различило в спертом воздухе знакомое дыхание смерти. Он решительно отодвинул какую-то женщину с пути и шагнул к кровати.
— Что с ней? — потребовал мужчина ответа у акушерки.
— Похоже, господин, она теряет кровь, — развела та руками. — Снаружи ничего не видно, но так бывает, когда кровь течет внутрь…
— Знаю, — рыкнул тот. — А ребенок?
— Еще минута-две, — робко предположила целительница.
— Ну так сделайте что-нибудь поскорее, чтобы он родился! Да пошлите кого-нибудь в город… где тут в этой дыре приходят в себя после выморока?
— Да, господин… — акушерка попыталась мягко надавить на живот роженицы, что-то ласково приговаривая.
— Хватит возиться! — мужчина оттолнул ее. — Вряд ли она устроена мудреней буйволицы или волчицы! — с этими словами он сильным движением обеих ладоней нажал на выпуклый живот, словно выдавливая что-то из него.
— Так нельзя… — пискнула акушерка, растопыривая широкие юбки и падая на колени у ног несчастной роженицы. — Вы покалечите ее!
Ребенок, посиневший и жалкий, выскользнул ей прямо на руки, будто намыленный.
— Вот и все! — мужчина вытел руки об простыню. — Что она, все еще жива?
— У вас сын, господин! — попыталась изобразить радость целительница.
— Убери его, — прикрикнул воин. — Сосунки, не способные держать меч, меня не интересуют, — он хохотнул.
— Господин, она хочет что-то сказать вам… — помощница акушерки, тусклая тетка в сером чепце стояла, наклонившись к иссиня-бледной роженице.
— Ну что еще? — воин подошел к распластаной на кровати женщине.
— Скажи… — выдавила та из себя. — Ты любишь меня хоть немного?
— Экие глупости… — втянул широкими ноздрями воздух отец ребенка.
— Любишь ли ты меня? Позаботишься ли ты о нашем сыне?
— Лучше не зли меня! — он поднес к носу еле живой женщины свой кулак. — Меня не интересуешь ни ты, ни твое отродье. Лучше бы я остался с маркитантками, чем тратить время тут, слушая твое мяуканье и высокопарную чушь. Хочешь быть со мной — делай как я хочу! Не нравится — проваливай. Это ты таскаешься за мной, а не я за тобой, понятно?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});