— Надо же, как совпало! — всплеснул руками спасенный. — А я — Лапутун. По слогу от каждого из ваших имен! — И он церемонно поклонился: — Лапутун Рекбер к вашим услугам.
— Да какие от тебя услуги? — хмыкнул лодочник. — Ты же грести все равно не будешь.
— Не приучен, — подтвердил его слова Лапутун. — Но я могу помочь уже тем, что не стану мешать. Отправлюсь, пожалуй, спать. Вижу, в носовом отсеке у вас достаточно для этого места.
— Для этого, — ткнула я на него пальцем, — недостаточно. Это наша с Болтуном каюта.
— Позвольте, а как же я? — развел руками несостоявшийся извращенец.
— Вон там тулуп, — кивнул в сторону кормы лодочник. — Мягкий. Можешь спать на нем. Мне все равно ложиться нельзя — драконы.
Лапутун Рекбер перешел на корму, собрался сесть на тулуп, но подпрыгнул вдруг, едва не свалившись в реку:
— Это невообразимо! Ваш тулуп ужасно пахнет!
— А я и не говорил, что он вкусно пахнет, — спокойно отреагировал Пувилон. — Я сказал, что он мягкий.
— Но мне это не подходит! Меня это даже оскорбляет! Я, знаете ли, не простолюдин какой-нибудь, я высокородного происхождения.
— Не ври! — не выдержала я, от возмущения перейдя на «ты». — У тебя хрундюка нет.
Я прикусила язык, коря себя на чем свет стоит. Ведь зарекалась же болтать, и вот — сболтнула лишнего! Как я теперь объясню этому лживому наглецу свое всевидение? Но тот упустил этот момент из внимания и стал возмущаться:
— У меня есть хрундюк! Конечно же, есть! Мой папа — барон второго ранга! Только он маленький.
— Папа?
— Хрундюк. Потому не выпирает под плащом. Я бы его показал, но не собираюсь раздеваться перед простолюдинами.
— А ведь пока мы тебя не спасли — собирался, — вздохнула я и сказала лодочнику: — Пувилон, пристань снова к берегу.
— Зачем?
— Тут один баран с хрундюком хочет сойти.
— Барон! — возмутился Лапутун. — И не я, а папа. Я его внебрачный сын.
— Я и сказала не «барон», а «баран», потому что ты, а не папа. Но это уже неважно. Пувилон, причаливай.
— Нет-нет, не нужно! — заволновался внебрачный баран. — Я не хочу сходить! Зачем?
— Затем, что простолюдины не собираются плыть с тобой в одной лодке. Считая собаку. В смысле, ежа.
— Простите, я погорячился, — быстро проговорил Лапутун. — Просто тулуп и впрямь ужасно пахнет.
— Запах в голову ударил? — прищурилась я. — Или сразу в хрундюк?
— Вероятно, — пробормотал наш подобранец. — И туда, и туда. Простите. Не высаживайте меня, я драконов боюсь.
— Ну ладно, — сделала я знак лодочнику, чтобы не приставал, а плыл дальше. — Мы пока не высадим тебя, но лишь с тремя условиями. Первое: ты больше нам не дерзишь. Второе: будешь сидеть там, где скажут. Третье: объясни-ка, что ты делал ночью в этой глухомани?
— О! — воодушевился Лапутун. — Куда мне можно сесть? Только не на тулуп, умоляю вас! Я помню про второе условие, но просто лишусь от этого запаха чувств и ничего не смогу рассказать.
— Вон на ту скамью садись, — кивнул Пувилон на доску между бортами позади себя.
— Там же твердо! То есть, я хотел сказать, там мне будет сидеть очень надежно и уверенно. Не твердо, а прочно.
— Это уж точно, — в рифму поддакнул сидящий за веслами поэт.
Лапутун пробрался к скамье, пристроился и сказал:
— Я ехал издалека. В карете, запряженной двумя лошадьми. Там дорога. Там, дальше, если идти туда, откуда я пришел. То есть прибежал. А бежал я от дракона. От большого страшного дракона! О! Вам трудно представить, что это был за дракон! Он проглотил моих лошадей, не жуя. Одну за другой! А потом хотел съесть меня. Хорошо, что я быстро бегаю. И я убежал. Но заблудился. Вот и вся моя история.
Я сразу поняла, что Лапутун врет. Для этого даже не нужно было расходовать ведьминскую силу. Я узнала о том, что он лжец уже после вранья о хрундюке — за версту разящий ложью рассказ о проглоченных драконом лошадях стал всего лишь подтверждением этому. А еще я поняла, что никакой он не Лапутун — сочинил себе имя, услышав наши имена и взяв от них по слогу. И Рекбер — это «река» и «берег», первое, что пришло ему в голову, то есть то, что было перед глазами. Он не умел врать, но делал это с упоением. Скорее всего, он не сказал нам вообще ни слова правда. Кроме того, что тулуп ужасно пахнет — тут я была с ним полностью солидарна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подумав, я решила не заводить ненужных споров, чтобы вывести лгуна на чистую воду. Что изменится от того, что он сознается и скажет, что никакой его папа не барон, а к примеру, печник? И что сам он, украв где-то плащ и шляпу, решил сбежать из отцовского дома в столицу, чтобы начать там новую жизнь. Городских словечек поднахватался, пыжиться научился — и в путь. Сколько я таких историй дома, на родной складке, слышала! И далеко не все они счастливо заканчивались. Тем более вранье-то уж точно ни к чему хорошему не приведет, особенно такое неумелое. Но уж учить врать нашего подбиранца я точно не собиралась. Жизнь научит. Или наоборот, отучит. А я вообще собиралась возвращаться к молчаливому образу жизни. И решила отправиться спать — во сне много не наболтаешь.
Но тут подал вдруг голос Пувилон, который хмыкнул и сказал:
— Хорошая сказка.
— Почему же вдруг сказка? — обиженным тоном поинтересовался Лапутун, или как там его звали на самом деле.
— Потому что неправда. Дракон лошадь не проглотит — у него рот меньше. И горло узкое.
— А если огромный дракон?! На мою карету напал огромный-преогромный дракон! В его горло и карета бы влезла, но драконы ими не питаются.
— Такой огромный-преогромный дракон не смог бы летать, — категорично заявил лодочник.
— Почему это?! — взвился подбиранец.
— Потому что был бы очень тяжелым.
— А у него и крылья огромные-преогромные!
— Значит, тоже тяжелые. Он бы такими быстро устал махать.
Я невольно заслушалась. Надо же! Мой «женишок»-то — прям теоретик авиационного драконостроения. Несмотря на то что поэт. А Пувилон словно подслушал мои мысли.
— Хочешь, — сказал он лгунишке, — я про тебя стишок расскажу? У меня сочинилось.
— Не надо мне никаких стихов. Я спать буду. Сидя. Раз мне никто не верит.
— Так под стихи знаешь как хорошо засыпается! Слушай…
И Пувилон в своей поэтической манере, с подвываниями, выдал:
— Ты, Рекбер, не сын барона —
Прячешь ты в штанах корону,
Скрыл ее от наших глаз,
Будто ты один из нас.
Ты еще едок хороший —
Сам свою ты скушал лошадь
И каретой закусил,
А вторую отпустил,
Чтоб дракона приманить,
Чтоб потом его словить,
Оседлать и полетать,
За страной понаблюдать.
Полетал, пришел сюда…
Я ведь прав, врунишка?
— Да!!! — вскочил со скамьи Лапутун. — То есть нет, конечно же, нет!!! Ни на каком драконе я не летал! Кто тебе позволил издеваться над высокородным человеком, лодочник?! Я покидаю твою вонючую лоханку! Немедленно причаливай к берегу!
— Не надо, — шепнула я Пувилону, — его же драконы съедят.
— Да вообще-то уже светает, — глянул на небо лодочник. — Не съедят, думаю.
— Что вы там шепчетесь?! — продолжал горячиться подобранец. — И как вы смеете сидеть, когда перед вами стоит сын барона?!
— Если я встану, — сказал Пувилон, — ты причалишь к берегу разве что сам, если плавать умеешь.
— А я вообще дама, — фыркнула я, — и может, еще повысокородней тебя.
— Королева, что ли? — скривился неблагодарный хам.
— И как ты догадался? — всплеснула я руками.
— Да ты вообще ведьма, — процедил Лапутун. — Рыжая нечисть со своим колючим прихвостнем!
— Ты сейчас точно вплавь причаливать будешь, — встала я, закатывая рукава платья. Это вышло у меня как-то само собой, от страха, наверное, что меня раскусили. А еще от обиды за Болтуна. Он ничем не заслужил, чтобы его то и дело обзывали.
— Причаливай! Причаливай! — завопил испуганный негодяй Пувилону.
Лодочник повернул наше суденышко к берегу. Хамовитый лгун в плаще выпрыгнул из лодки, когда до суши оставалось еще метра полтора. Впрочем, он был в сапогах, не промок. Отбежал подальше, подождал, пока мы отплывем от берега, и погрозил кулаком: