слава богу, мгновенный взрыв, который разметает осколки самолета и куски тел на тысячи метров. Но я, наверное, ошибался. Может, мы станем погибать поодиночке.
А этот мужчина – просто первый.
Глава одиннадцатая
19:00. Адам
– София!
Снег чуть смягчает морозный вечерний воздух, молчание становится ответом на мой панический вскрик. Я бегу через сад мимо недолепленного снеговика и трясу дверь сарая, замок на котором покрыт инеем. Сую голову в узкий проем между стеной сарая и забором и снова зову Софию, хотя слежавшийся снег не тронут. Высота у забора почти два метра, она никак не смогла бы через него перелезть, но я все-таки встаю на шаткий садовый стул и заглядываю за забор.
– София!
Когда ей было полтора года, мы пошли всей семьей в детский центр, где заметили женщину, слишком уж пристально смотревшую на нас. Она осторожно приблизилась, и я узнал ее по фотографии из альбома, составленного социальными службами. Это была биологическая бабка Софии, ей перевалило чуть за сорок, и в центре она находилась с самым младшим из своих детей, ровесником Софии. Она ничего не делала, но это нас встревожило, напомнив о мерах безопасности, о каких большинство семей даже не задумываются, размещая фото в «Инстаграме» и регистрируясь на «Фейсбуке».
Неожиданно нас охватила паранойя. Мы никуда не ходили, не оставляли Софию одну в машине, даже когда запирали входную дверь в нескольких метрах от нее. С течением времени биологическая родня Софии не предприняла никаких попыток вступить с нами в контакт, и мы немного расслабились, предоставив дочери независимость, которой так ей хотелось.
Но теперь все по-другому.
Риск больше, последствия хуже, и мне некого позвать на помощь. Ни социальные службы, ни полицию. Я сам заварил эту кашу.
– София!
Я хватаюсь на край забора, деревяшки впиваются мне в пальцы, когда я зову ее, крича в тишину парка. Тусклый зеленовато-желтый свет уличного фонаря падает на тропинку, но ничто не движется, лишь тени вокруг.
Весной, когда я еще цеплялся за иллюзию того, что не делаю ничего плохого, София убежала. Она лежала в кроватке, мы с Майной смотрели телевизор в гостиной и внезапно услышали ее шаги на лестнице. Хлопнула входная дверь. Я поднял голову и увидел во взгляде Майны ту же тревогу, которую ощутил сам. Мы вскочили, вылетели на улицу – я босиком, Майна в тапочках – и разделились, разбежавшись в разные стороны и называя ее имя.
Через двадцать минут я вернулся в дом, обезумев от тревоги. София сидела за кухонным столом и ела печенье, спокойная, словно и не было ничего. Я с облегчением обнял ее и почувствовал, что она на мгновение замерла, как это с ней всегда бывает.
– Ты где была? – спросил я, и чувство успокоения сменилось раздражением.
– Здесь.
София вообще не выходила из дома. Открыла дверь, потом хлопнула ею, а затем спряталась за плотной шторой, которую мы задергиваем зимними вечерами. София наблюдала, как мы, будто сумасшедшие, выскочили на улицу, и слышала наши панические крики, когда мы ее звали.
– Мне хотелось посмотреть, станете ли вы меня искать, – произнесла она бесстрастным и безразличным тоном, словно проводила научный эксперимент.
– Это ненормально, – сказал я позднее, когда Майна убедилась, что дочь крепко спит, а я прихватил винтом задвижку на двери, до которой Софии не дотянуться.
– Как мило ты отзываешься о своей дочери.
– Я не говорил, что она ненормальная, я сказал, что у нее ненормальное поведение. Ей нужна квалифицированная помощь. Психолог, например. Недостаточно навешивать на нее ярлыки диагнозов и отпускать нас с какими-то листовками. Господи, Майна, я не знаю, сколько еще смогу это выносить.
– Что ты хочешь сказать?
Я и сам не знал.
– Ты нас бросишь?
– Нет!
– Или, может, ты хочешь вернуть Софию обратно?! – крикнула она мне в лицо, но в тот вечер это было не самое худшее. Самое худшее было то, что в повисшем молчании Майна поняла: подобная мысль у меня уже зародилась.
– Конечно, нет, – ответил я, но было слишком поздно.
Я врываюсь в кухню, где Бекка все так же сидит у большого стола.
– Софии там нет.
– Она была здесь буквально секунду назад.
У Бекки отвисает челюсть, она оглядывает кухню, будто бы я ошибся – что София рядом со мной.
– Я вошла минуту назад. – Она опускает ноги на пол, ее мобильник падает на столешницу.
– Так все-таки, Бекка, секунду или минуту?
Ее ответ меня не интересует. Я снова зову Софию, пытаясь балансировать между «выходи сейчас же» и «я больше не сержусь».
– Она могла войти так, что ты не заметила?
Бекка направляется к задней двери и несколько раз зовет Софию осипшим от страха голосом.
– Не знаю. Наверное, могла.
Я обыскиваю дом, перейдя в «рабочий» режим и методично осматривая комнату за комнатой. Разнося повсюду снег, заглядываю в ванную, в сушильный шкаф, открываю дверцу в дышащий сыростью подвал в кухне, хотя Софии и не дотянуться до ключа. В доме ее нет, а когда я возвращаюсь в сад, то замечаю то, что раньше упустил из виду. В нижней части забора есть отставшая доска, подпертая перевернутым цветочным горшком. Вот только горшка на месте больше нет, там не присыпанное снегом пространство. Я наклоняюсь и приподнимаю доску, обнаружив дыру, через нее вполне может проползти ребенок. За деревяшку зацепился клочок красной шерсти.
Стоящая у меня за спиной Бекка начинает плакать.
– А что, если с ней что-нибудь случилось?
Она сама еще почти ребенок, но злости у меня от этого не убавляется. Мы платим ей за то, чтобы она присматривала за Софией, а не бездельничала, играя в телефонные игрушки или переписываясь с мальчиками. В голове у меня проносятся варианты один хуже другого, и все они усугубляются реальным положением вещей. Убийства, сексуальные посягательства, похищение и продажа детей – вот основы моей повседневной службы.
– В парк! – велю я. – Живо!
Пока Бекка бежит кружным путем – через дом и за угол – к главному входу в парк, я встаю на расшатанный садовый стульчик и перелезаю через забор, плюхнувшись на землю так, что лязгаю зубами. С противоположной стороны отставшей доски – утоптанный снег: здесь София, наверное, ползала на коленях. Там, где снег отгребали и отбрасывали, виднеются пучки травы. Затем тянется дорожка из небольших следов, уже слегка запорошенных выпавшим снежком. В нескольких метрах от забора из сугроба торчит слон. У меня сжимает грудь.
– София!
Я никогда и никуда ее не верну. И думал-то я об этом так, несерьезно. Представить не мог, как мы позвоним в социальную службу и скажем, что не справились, больше не хотим быть родителями Софии. Это была