Наконец, в 8 часов 45 минут, был подан катер и туда посажены арестованные под конвоем шестнадцати матросов, выбранных комитетом. Часть из них была вооружена винтовками, а другая – револьверами. Председатель Дючков заявил для успокоения, что кроме того поедут члены комитета – гальванер Климентьев и комендор Кокин. В конвой, между прочим, входили гальванер Мамонов (бывший сельский учитель) и матрос Гилев. Арестованных следовало доставить на Эспланадную пристань, против Мариинского дворца, где их должны были уже ожидать представители Центробалта.
Однако вместо того, чтобы идти туда, катер направился на Елизаветинскую пристань, в стороне от центра города. Увидев это, офицеры стали требовать, чтобы их везли именно на Эспланадную пристань, но конвой объявил им, что они приговорены к смерти и сейчас будут расстреляны!
На подходе к пристани мичман Кондратьев, обладавший большой физической силой, прыгнул с чемоданчиком через головы матросов в воду и стал кричать о помощи, в надежде обратить внимание рядом стоящих частных судов. Действительно, его крик был услышан, но, боясь вооруженных матросов, никто не решился оказать помощи.
Матросы на катере стали ловить Кондратьева. Он был отличный пловец, и им было очень трудно его поймать; тогда они ударили его веслом или прикладом и сломали левую руку, между локтем и плечом. Затем Кондратьев был вытащен на катер, где матросы принялись бить его прикладами и ногами.
Когда офицеры были высажены, их выстроили спиной к морю, в двадцати шагах от углового дома; один из матросов отправился за автомобилем.
Им предложили проститься. Они только молча пожали друг другу руки. Раздался залп, и мичманы Кандыба и Кондратьев упали, а лейтенант Тизенко и мичман Михайлов остались еще стоять. Они были все в крови.
Лейтенант Тизенко вскрикнул: «Что вы, негодяи, делаете?!», а у Михайлова вырвался возглас: «Добивайте, мерзавцы, меня до конца…»
Матросы, как дикие звери, бросились на офицеров, стали их расстреливать в упор из револьверов, колоть штыками и бить прикладами. В результате вся грудь у них была изрешечена пулями, каждый имел не менее шестнадцати ран. Удары наносились в головы, от чего оказались пробиты черепа и выбиты зубы. Лейтенант Тизенко долго не умирал и просил его скорее добить. Несколько матросов прикладами выбили ему зубы, сломали нос и исковеркали все лицо.
Потом их тела были посажены в автомобиль и отвезены в покойницкую, где и брошены на пол.
Вид убитых был ужасен: платье изодрано в клочья, некоторые были без сапог, все грязные и так изуродованы, что страшно было смотреть.
Приблизительно четверть часа спустя после того, как катер с арестованными офицерами отвалил от борта «Петропавловска», командиру и старшему офицеру, находившимся как раз вместе, было доложено, что в районе порта слышна стрельба. Это их сильно встревожило.
Вскоре на корабль приехали два члена революционного комитета: солдат и матрос, оба – в штатском.
Они держали себя как-то странно: сначала говорили о дурных слухах относительно «Петропавловска», а потом благодарили команду за ее единодушие и организованность.
После их приезда среди команды стал передаваться слух, что все четыре офицера расстреляны. Старший офицер немедленно потребовал к себе Дючкова и спросил, что это значит. Тот, не моргнув глазом, ответил, что решительно ничего не знает и что конвою передал только пакет, который должен быть доставлен вместе с арестованными в революционный комитет.
Тогда старший офицер приказал ему, как только вернется конвой, узнать все как следует и сейчас же доложить.
Конвой наконец вернулся, но раньше, чем явился Дючков, за ним пришлось посылать три раза. Придя, он лаконично заявил: «Пакет-то доставили, а вот офицеров убили»; где находятся тела убитых, он говорить не хотел.
Для отыскания тел и посылки телеграмм командующему флотом и отцу Кондратьева, адрес которого оказался известен, немедленно на берег были отправлены два офицера. Сначала комитет не хотел было их пускать и уступил только после долгих пререканий. Было уже за полночь, и потому им не удалось разыскать убитых.
На следующее утро, 1 сентября, на розыски был послан уже флаг-офицер. Он отправился в революционный комитет, где ему и удалось получить копию того письма, которое дал конвою Дючков. Оно гласило так: «При сем препровождаются тела четырех офицеров, растрелянных по приговору команды».
Таким образом, и Дючков, и комитет, уверяя, что все их действия ведут к спасению офицеров, нагло обманывали как командира, так и старшего офицера. В действительности же они сами их приговорили к смерти и сами организовали расстрел и только выполнение его поручили уже доверенным палачам из команды.
Тому же флаг-офицеру удалось получить и разрешение на их погребение.
Сторож покойницкой, после того как ему посулили денег, согласился обмыть и одеть тела. При помощи приехавших офицеров корабля они были положены в гробы и в тот же вечер, на грузовиках, перевезены в часовню на кладбище.
3 сентября при огромном стечении народа состоялись их похороны. Это убийство глубоко возмутило в Гельсингфорсе не только русских, но и местных жителей. Отдать последний долг погибшим явилось много совершенно посторонних флоту лиц. Могилы были сплошь усыпаны цветами.
Убитые офицеры были еще совсем мальчики: всего 18–19 лет. В политике они не принимали никакого участия, так что не было ни малейшего основания подозревать их в участии в каких-либо заговорах. Это были жертвы зверских инстинктов шайки преступников, свивших себе прочное гнездо на «Петропавловске».
Несмотря на все усилия офицеров, убийцы остались совершенно безнаказанными, ибо убийства офицеров правительство Керенского считало в полном порядке вещей.
В Казанском соборе на панихиде по этим офицерам, кроме родных и друзей убитых, собралось так много молящихся, что их едва мог вместить в себя обширный храм. В числе духовенства, служившего панихиду, был и отец одной из жертв совершившегося злодеяния – старый, убеленный сединами протоиерей. Невыразимо больно было глядеть на его носившее отпечаток глубокой скорби лицо, на слезы, порою скатывавшиеся из глаз по изможденным старческим щекам, и слышать его голос.
Многие плакали в соборе. По временам то здесь, то там передавались слова «революционного вождя армии и флота» Керенского, который ничего лучшего не мог найти, как сказать: «Эти жертвы неизбежны… Необходимо было таким образом прорваться буре народного негодования…»
Помнит ли сейчас господин Керенский эти слова или, может быть, у него хватит наглости отрицать, что он их произнес?
Кончился инцидент с Корниловым, и все пошло еще хуже; несмотря на все усилия адмирала Развозова, флот продолжал катиться по наклонной плоскости.
В сентябре последовало наступление неприятеля на Рижский залив. После печальной эпопеи защиты Моонзунда флот отступил в Лапвик, вскоре был сдан и Ревель, а те корабли, которые на него базировались, перешли в Гельсингфорс.
Тем временем большевистская пропаганда шла полным ходом. Корабли, все время находившиеся в Моонзунде, считались далеко не надежными в революционном отношении, а потому, для приведения их в должный вид, туда была послана известная «Маруся» Спиридонова. Опять на палубах послышались речи: «Товарищи, не верьте вашим офицерам, следите за ними и, если заметите что-нибудь, уничтожайте их».
Немного спустя начались выборы в Учредительное собрание. Организованы они были самым циничным образом и происходили под давлением и вмешательством судовых комитетов. Матросы могли выбирать только большевистских кандидатов.
Что касается офицеров, то их было так мало, что эти голоса не имели никакого значения. Они имели своих кандидатов – офицеров же, которых и выбирали, хоть заранее уже знали, что из этого ничего не выйдет. Не выбирать же каких-нибудь Милюковых, Керенских, Черновых, Троцких, Дыбенок, Прошьянов и так далее…
24 октября вспыхнуло большевистское восстание. На этот раз Центробалт уже сам потребовал посылки миноносцев в Петроград, но не для поддержки, а против Временного правительства, для содействия большевикам. Миноносцы пошли по выбору общего собрания Центробалта и представителей всех судов. С тяжелым сердцем офицерам пришлось вести свои корабли в Петроград, но другого исхода не было. Все старания командующего флотом убедить собрание отказаться от этой посылки ни к чему не привели.
Однако офицеры этих миноносцев категорически заявили командам, что непосредственного участия в выступлении они не примут. Это не везде прошло даром. Так, на миноносце «Деятельный» были арестованы все офицеры, кроме командира, которому удалось скрыться. Их отправили в Кронштадт, где собирались судить как «врагов народа». Стараниями командующего флотом эти офицеры, к счастью, были спасены и отделались только двухнедельным арестом.