Читать интересную книгу Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. - Гаральд Граф

Так, линейный корабль «Император Павел I» был переименован в «Республику» и маститый «Цесаревич» – в «Гражданина».

В этом отношении особенно старался «красный» Кронштадт. Старый линейный корабль «Император Александр II», некогда – гордость России, принимавший участие в подавлении мятежа на острове Крит, получил название «Заря Свободы»; учебное судно «Рында», представитель еще парусного флота, совершившее не одно кругосветное плавание, превратилось в «Освободителя».

Немного позже совершенно новый эскадренный миноносец «Владимир» был назван «Свободой», а учебное судно «Двина» стало опять «Памятью Азова»: это имя было отнято у него за бунт в 1906 году, во время которого команда перебила офицеров.

Не миновал той же участи и Черноморский флот. Новым линейным кораблям были даны следующие названия: «Императору Николаю I» – «Демократия», «Императрице Екатерине Великой» – «Свободная Россия» и «Императору Александру III» – «Воля». Мне лично пришлось наблюдать в Цусимском бою гибель предшественника последнего из этих кораблей. Весь разбитый японскими снарядами, без труб и в дыму непрерывного пожара, он шел во главе эскадры вместо выбывшего из строя флагманского броненосца «Суворов». Его минуты были сочтены; он кренился все больше и больше. Но перед тем как совсем уже перевернуться, «Император Александр III» послал противнику еще один, последний залп… С него не спасся ни один человек.

Линейный корабль «Пантелеймон» и крейсер «Кагул» получили прежние названия – «Князь Потемкин Таврический» и «Очаков», которых они лишились за бунт в 1905 году. Однако вскоре первый был опять переименован, на этот раз уже в «Борца за свободу». Имя «великолепного князя Тавриды» было сочтено недемократичным.

Только случайно старик «Ростислав», самый образцовый корабль Черноморского флота, всегда высоко державший знамя верности, избег той же участи и не был переименован в «Единение». Сначала ему ничего не угрожало, но потом вдруг нависла опасность. В Севастополь приехал сын известного предводителя бунта на «Очакове» в 1905 году лейтенанта П. Шмидта. Ему устроили торжественную встречу. Увидев на ленточках у некоторых матросов надпись «Ростислав», Шмидт сказал: «“Ростислав” – да? Ваш корабль это грязное пятно на всем Черноморском флоте: он усмирил “Очакова”, а его команда расстреливала моего отца…» Поднялся страшный галдеж. В тот же день на «Ростиславе» экстренно собрался судовой комитет. Долго спорили, кричали, и дело доходило чуть ли не до драки, но ни на чем не порешили и по случаю ужина отложили заседание до следующего дня. На следующий же день вопрос утратил остроту и как-то больше уже не поднимался.

Все эти новые официальные названия прививались плохо. Они мало что говорили флоту и совершенно не выражали лица корабля; даже сугубо революционные матросы часто называли свои корабли старыми именами.

Одним из характерных явлений революции было возникновение на флоте бесчисленных союзов политического и профессионального характера. Объединялись решительно все «товарищи»: музыканты, шоферы, доктора, фельдшера, санитары, чиновники и так далее. При объединении они прежде всего должны были выяснить свое отношение к революции, показать свое «политическое лицо», или иначе – «платформу».

Эти союзы сейчас же принимались вырабатывать для своих членов новые права; повышать ставки заработной платы или жалование, уменьшать число рабочих часов и вести непримиримую борьбу с какой-нибудь организацией «буржуев». Это называлось защищать интересы своей корпорации. Чем демократичнее был союз, то есть чем из более низших служащих он состоял, тем имел больший успех в своих домогательствах. Например, «союз санитаров» забрал главную роль в госпиталях; «союз фельдшеров» оттеснил докторов; «союз вольнонаемных служащих портовой конторы» вмешивался в управление портом и так до бесконечности.

Офицерство было меньше всех подготовлено к борьбе за свои права и прерогативы. Кроме того, насколько приветствовались всякие профессиональные союзы, настолько косо смотрели на «объединение» офицеров. Революционные власти видели в этом опасность для «завоеваний революции» и зорко следили за офицерами, ограничивая все их попытки возвысить голос в свою защиту. Если же кто и нуждался в защите, так это именно офицерство, которое безнаказанно подвергалось оскорблениям, арестам и всевозможным притеснениям.

В Гельсингфорсе, где положение офицеров было особенно тяжелым, среди них возникла идея организовать тоже союз, но без всякой политической окраски. Однажды они собрались на учредительное собрание. Про это сразу стало известно Совету рабочих, солдатских и матросских депутатов, который сейчас же прислал своих представителей. Они стали доказывать, что раньше чем составить союз, офицеры должны установить «платформу», чтобы демократия убедилась в их искренности. Как ни старались офицеры доказать, что они стоят вне политики и беспрекословно исполняют распоряжения Временного правительства, члены совета упорно стояли на своем и стали угрожать, что не допустят образования союза. Пришлось изобретать «платформу». Какой же могла быть платформа офицеров? Воспитанные в понятиях старых традиций и старого духа, они тем не менее не могли не считаться с обстановкой момента. Поэтому им оставалось только принять платформу законности, права и порядка.

Платформа вышла несложной. В ней не говорилось ни про «завоевания революции», ни о всемирном пролетариате и власти советов, но только о подчинении Временному правительству. Местным демагогам она не понравилась: они остались при убеждении, что офицерство – ненадежно и что за ним надо посматривать.

В то время политика настолько вскружила всем головы, что нельзя было подойти даже к самому простому вопросу, чтобы не потратить бесконечные часы на споры о политической платформе.

Характерным примером в этом отношении явился 1-й Всероссийский съезд офицеров армии и флота в Петрограде. Созвал его Петроградский союз офицеров, кстати настроенный очень «революционно». Офицеры съехались со всех концов России, но, конечно, офицеров тыла было больше, чем с фронта. Приехали и морские офицеры от флотов всех морей.

Кадровые офицеры фронта и морские просто понимали задачу, а именно – что они должны выяснить общее состояние армии и флота, свое положение после переворота и выработать то направление, которого следует держаться. Другие же офицеры, главным образом из недоучившихся студентов, еще с университетской скамьи зараженных социализмом и политиканством, требовали прежде всего выяснить отношение офицерства к революции. Полились нескончаемые прения. Каждый старался блеснуть красноречием и преданностью «завоеваниям революции». Заседания тянулись по десять – двенадцать часов в сутки и привели только к тому, что все разделились на три группы: первая стояла на платформе Временного правительства, вторая – на платформе Совета рабочих и солдатских депутатов и третья – вне политики, то есть «дикие».

Когда же наконец через неделю обсуждение платформы закончилось, то на остальную программу осталось всего три дня. Ее, конечно, пришлось скомкать, благо к тому времени многие уже разъехались. Съезд кончился ничем. Он только внес в души многих офицеров горькое разочарование в возможности единения офицерства.

Несмотря на все препятствия, все же на Балтийском флоте возникли два офицерских союза: один в Ревеле, а другой, позже, в Гельсингфорсе. Впоследствии они слились вместе и просуществовали до перехода флота в Кронштадт.

Роль этих организаций была очень незначительной, так как офицерам нельзя было даже громко заявлять свое мнение; иначе союз разогнали бы сейчас же. Да и само офицерство как-то мало приспособлялось к политике и к подобным организациям относилось весьма скептически, прибегая к ним только в случаях большой опасности.

Вышеописанный период охватывал конец марта, апрель и начало мая и, таким образом, совпал с приготовлением к летней кампании. Пока что флот еще держался, и те корабли, которым надлежало быть в Рижском заливе, вышли туда своевременно. Другие работы по восстановлению позиций были тоже выполнены, и, таким образом, в техническом отношении обороноспособность Балтийского театра оставалась нормальной.

Конец мая и июнь ничего нового не принесли; положение было по-прежнему неопределенным и служило отражением событий в Петрограде. Во всяком случае, настроение было далеко не спокойным. Работа по «углублению революции» шла полным ходом, и команды левели с каждым днем. По адресу Временного правительства все громче и громче стали раздаваться брань и угрозы.

Тогда среди офицеров на флоте преобладал еще взгляд, что Керенский, бывший одновременно и главой правительства и военно-морским министром, является исключением из общереволюционного синклита. У нас на него смотрели как на «русского Монка». Впрочем, не одни только морские офицеры ошибались в оценке Керенского: о его «удивительной порядочности и честности» почему-то твердила вся Россия.