вершине горной
Толкает камень сотни лет.
К горе богами пригвожденный,
Находит в рабстве божий свет.
Глава 14 Западня
Вера навсегда оставила надежду встать с постели, заглянуть в окно. Она лежала, смиренно вытянув сухие руки. Я, сидя на табурете, по обыкновению выуживал паутины тлена из ее тела. Ни с того ни с сего Вера приподняла руку указательным пальцем вверх, затем медленно опустила ее, не проронив ни слова. Этот жест напомнил мне одну историю, надолго внесшую камень преткновения в наши отношения.
Несколько лет назад перед февральским мужским праздником, жена пришла с работы подвыпившей. Молча прошла в комнату, прилегла на постель. Все бы ничего, корпоратив накануне праздника – дело обычное, только случайно я заметил, что из полураскрытой сумочки, оставленной в коридоре, небрежно высовывались черные шерстяные колготки. Подошел к жене, показываю сумочку.
– Это что такое? – она смотрит на меня, не понимая вопроса. – Я вынимаю колготки.
– Вот это, что такое?
– Колготки.
– Ты что, раздевалась?
– Нет, не раздевалась, только переобувалась.
– Как не раздевалась? – трясу колготками. – Они сами сюда пришли?
– Сняла сапоги – надела туфли. Там было жарко, все переобувались.
– Ты как домой добралась?
– Привезли на машине.
– Что за машина? Все помнишь?
– Все помню, «Волга» была, – мне бы, остепениться, а я распалился, понес какую-то околесицу. Устав от моих тошнотворных допросов, жена прищурилась, подняла указательный палец:
– Подожди, умирать буду, все узнаешь… – я остыл, как в прорубь окунулся. Чего это она?..
Теперь, глядя на Веру, которая так же значительно подняла указательный палец, вспомнил те ее слова. Неужели она уже тогда что-то предвидела?
После моей оплошности при телефонном разговоре с сыном, Вера замкнулась, ушла в себя. Та неизбежная бездна, куда мы всю жизнь боимся заглянуть, зияла на расстоянии вытянутой руки. Оставалось прыгнуть. Но что-то важное цепко удерживало ее на краю. Она встряхивалась, медленно оглядывала комнату, узнавала меня и просила:
– Воды дай, – я подавал ей бутылочку с водой. Она проглатывала несколько капель и, молча протягивала бутылочку обратно.
Реальность перемежалась с вымыслом, напрягала нить судьбы.
Это случилось ночью. Мне бы показался этот случай неуклюжей выдумкой в чужом рассказе, но… Продолжая сеанс, я увидел, как по щеке у Веры покатилась слезинка. Затем она звонко сказала:
– Флаг, – короткое слово. Я ничего не понял.
– Какой флаг, Вера? – она напрягла голос.
– Фла-а-а-г.
– Что надо, Вера, скажи яснее, я не понимаю, о чем ты говоришь? – она вновь повторила с досадой:
– Фла-а-а-г, фла-а-а-г – будто хотела докричаться до меня из вакуума. Несомненно, в этом возгласе было что-то грандиозное! Решил позвать на помощь сына, спавшего в соседней комнате.
– Алеша! – крикнул я ему. И вновь обратился к Вере:
– О чем ты говоришь? Какой флаг?
– Триколор, – выдавила она, наконец, нечто вразумительное.
– Алеша, слышишь меня?
– Пап, я сплю, – послышалось из коридора.
– Иди сюда! – я повернул голову. В дверном проеме вяло показался сын.
– Чего?
– Алеша, мама повторяет слово «триколор». Открой Интернет, посмотри, что означают цвета Российского флага. По-моему, красный цвет означает кровь, а белый, вроде, свобода. Что означает синий цвет? Мама что-то очень важное хочет сказать, но не может выразить, – сын ушел, через несколько минут возвращается, сообщает:
– Синий цвет означает Богородицу, – меня осенило!
– Алеша, видишь на тумбочке Молитвенник? Открой, там, в конце есть «Канон о болящем», я его все время читаю? – сын обогнул тахту, подошел к тумбочке, открыл потрепанную книжку, полистал.
– Вот, написано: «Канон за болящего», жирные буквы, этот?
– Да, этот, читай! Твоя молитва очень дорога́ сейчас. Маме надо, чтобы Богородица услышала нас, – сын, замешкавшись, вник в текст и стал читать враспев:
– Поми́луй нас Го́споди, поми́луй нас, вся́кого бо отве́та недоуме́юще…
Вера успокоилась. Я лечу ее и терпеливо слушаю сбивчивое чтение. Слова у сына спотыкаются, звуки проглатывает. Мать слышит его басистый голос и отмечает про себя: «Алеша такой громогласный!» И вновь, вперемешку с потугами остаться в реальности, наваливается чья-то воля, и будто на стороне, произносятся дикие фразы: «Ой, и этот туда!..» Неизвестная сторонняя сила прилепляет безобразные упреки к ее сознанию, соединяет их с ее мыслями. Она хочет отмахнуться, но… Реальность проваливается, а где-то по ту сторону эмоциональным эхо отдается чужое, невозможное: «Кому руки тянешь?» – затаенная угроза в адрес мужа. Вере обидно, словно кто-то надел на нее смирительную рубашку. Она, эта угроза, вскоре высовывается изнутри прорывным ржавым дискантом, будто скрип, будто пальцем по чистому стеклу:
– Ой-ой-ой! Да, когда же это кончится?
Сын прервался, удивленно посмотрел на мать, потом на меня. Я отвлек его:
– Алеша, старайся четко проговаривать слова.
Вера недоумевает: «Алеша, старайся… Кто это? Кто?» Кое-как догадывается: «Это муж. Обращается к сыну». В ответ слышится другой голос:
– Пап, они трудные, их не выговоришь, – это Алеша, – отмечает про себя Вера.
– Как у них похожи голоса! Почему я раньше не обращала на это внимание? – Вера задается вопросом и с удовлетворением осознает, что находится в своем уме.
– Ну что теперь?.. Трудные… Не торопись, – это снова муж. – Вера понимает, что муж находится рядом, лечит ее и разговаривает с сыном. Муж говорит о словах той самой молитвы, которую сам читал, а теперь читает сын. Непонятные церковно-славянские слова молитвы – трудные для произнесения. Алеша не может их выговорить. Вера по-матерински интуитивно оправдывает про себя сына и хочет сказать: «Не надо его ругать», подразумевая, что у сына с детства были сложности с произношением.
Она вслушивается, но внимание вновь рассеивается. И только эхом со стороны доносится сбивчивый речитатив молитвенного чтения. И она твердо знает, что так надо:
– Го́споди, поми́луй нас… не прогне́вайся на ны зело́… изба́ви нас от враг на́ших…
Сын читает с неумелым пафосом, а мне представляется, что в пространстве комнаты витает божья благодать. Ладонь зависает в воздухе, будто опирается на физическую опору. Биополе ладони контачит с энергетикой поврежденных органов, и происходит чудесное замыкание на грани тонких материй.
Вспоминаю пляски шаманов их напряженные глаза и воздетые по сторонам руки, скованные притопывания ног, и кажется, что я тоже шаманю. Только не у костра, а возле кровати любимой женщины. В который раз ловлю себя на мысли, что потоки энергии, дымящие над животом, понемногу, рассеиваются. Пусть медленно, пусть неуверенно, но растворяются, как туман, нейтрализуются и перестают восприниматься.
Верин порыв обратить нас к Богородице явился проблеском божественного веяния, потому что сама она, как и мы с сыном, наверняка, не знала значения синего цвета в триколоре. Мы боролись вместе с Верой. Наши молитвы стали неотъемлемым вечерним ритуалом.
А