второй сущности, ожидая привычного отклика, но в ответ тишина. Ни единого шороха. Похоже, моя волчица ослабла больше, чем я. Снова потянулась к ней, но результат тот же. Уже чувствуя, что случилось что-то страшное, непоправимое, раз за разом пробовала, но неизменно натыкалась на пустоту. Холодную, звенящую, наполненную горьким эхом.
Волчицы не было! Она не притихла, не была ослаблена, как мне показалось изначально, она просто исчезла. Растворилась, оставив меня одну. Осознание этого страшного факта напугало меня еще больше. Я копалась сама в себе, умоляла ее откликнуться, помочь, ее оставлять меня одну, но все бесполезно. Я даже была готова, наплевав на осторожность, перекинуться прямо в больнице, но не могла.
Я осталась одна!
Это меня добило. Уже не замечая ничего вокруг, сорвалась в истерику, с криками, рыданием, заламыванием рук. Почему так происходит? Почему именно со мной?! Не замечая боли, поднялась с постели, чувствуя, как трескаются засохшие раны. Сделала несколько неуверенных шагов на ослабших дрожавших ногах и упала, когда бедро прострелило острой болью. Завыла, заревела в голос, и в палату, наконец, вбежали медсестра с врачом.
– А ну-ка успокойтесь! Татьяна! – строго сказал врач, пытаясь меня поднять, а я кричала, отталкивала его руки. – Да успокойся же! Швы разойдутся!
Не могла успокоиться, пыталась ползти, пыталась избавиться от черной пустоты внутри, сбежать от нее. В итоге уложили обратно на койку силой и сделали укол, от которого напала слабость, и я против воли в сон провалилась. Мутный, тошнотворный, пронзительный в своей безысходности.
В ту страшную ночь в лесу я потеряла все: любовь, друзей, семью, саму себя.
У меня ничего не осталось. Ничего!
За что, Руслан?
За что ты это сделал со мной? За что ты меня уничтожил?
* * *
Дальше все как в пелене.
Страшные ночи, когда стоило прикрыть глаза, и со всех сторон слышался волчий вой. Два разных голоса – один свирепый, угрожающий, обещавший расправу, а второй слабый, жалкий, угасающий, наполненный таким отчаянием, что душа на разрыв. Я бежала по лесу и кричала, умоляла "не уходи, вернись, не оставляй меня". И кому эти мольбы предназначались, не знала. То ли Бекетову, равнодушно уходившему прочь, то ли грифельной волчице, убегавшей поджав хвост.
Дни. Невыносимые, до краев наполненные беспомощностью, отрицанием жуткой правды. Руслан разорвал меня в клочья, и я сейчас не про гудящие шрамы, я про внутренний мир. Воля прайма настолько сильна, что разорвала связь человека с волком. Он изгнал мою волчицу, сделал все, чтобы я осталась абсолютна одна.
Он меня сломал. Вот так просто, не пожелав услышать, растерзал саму суть и отвернулся. Все от меня отвернулись.
* * *
Сначала я билась в истерике, в беспамятстве звала его, умоляя все исправить. Кричала, срывала бинты, и все чаще меня накачивали седативными препаратами – никто не хотел слушать вопли девочки, изуродованной дикими зверями. Они не подозревали, что звери среди них, живут в свое удовольствие, решая судьбы тех, кто слабее.
Врачи в один голос говорили, что у меня шок, что пришло осознание случившегося, и меня просто терзают дурные воспоминания. Они не понимали масштаба катастрофы, не знали, что я наполовину умерла. Что каждый раз, пытаясь нащупать свое волчье «я», хваталась пальцами за пустоту.
Потом накатила апатия, липкая, затягивавшая все глубже и глубже. Я не сопротивлялась, ждала, когда утону, захлебнусь, малодушно надеясь, что на этом мучения закончатся. Лежала часами, отвернувшись к стене и не шевелясь, вспоминая свою жизнь до этой больницы, до трагедии, до Руслана. Думала о том, как бы она сложилась, если бы тогда не пришла на тренировку и не столкнулась нос к носу с высоким, невозможно красивым оборотнем, опалившим меня янтарным взглядом. Помню, еле отзанималась, погрязнув в мыслях о нем, а когда вышла на улицу – обнаружила его на крыльце с букетом белых роз. Для меня.
Такое красивое начало и такой уродливый финал.
* * *
Выздоровление шло медленно, потому что теперь я не могла быстро восстанавливаться. Теперь я была просто человеком. Раны затягивались, а на их месте оставались некрасивые рубцы. Иногда я засовывала руку под больничную рубашку и, еле касаясь, проводила по бугристым шрамам. Они со мной навсегда как напоминание о том, во что может превратиться красивая сказка.
Соседи по палате менялись, а я все так же оставалась на скрипучей койке – единственном пристанище в этом мире, которое у меня было. Врачи на удивление долго не решались меня выписывать. Видать, мое состояние было совсем плачевным, раз не гнали и продолжали лечить. А я боялась думать о том, что будет, когда, в очередной раз осмотрев меня, медик скажет "здорова, собирай манатки и проваливай".
Потому что проваливать некуда! У меня за душой ничего нет. Ладно, Кирилл смилостивился и рюкзак мой не бросил. Хоть документы есть, хоть что-то подтверждающее, что я существую.
* * *
Как-то в палату привезли женщину, сломавшую ногу, да так неудачно, что ее положили на вытяжку. Мы с ней иногда разговаривали, осторожно, натянуто, но она была первой из простых людей, с кем я пошла на контакт. Благодаря ей снова научилась разговорить, выходить из того вакуума, в который сама себя загнала. Она мне с одеждой помогла – попросила дочь принести старые вещи, пылившиеся на чердаке.
Так я разжилась бельем, джинсами, что жалко висели на моей исхудавшей заднице, парой футболок, рубашкой и курточкой.
Хоть что-то! Мою одежду Руслан в клочья разодрал, спеша привести приговор в исполнение.
* * *
За окном набирала обороты осень. Все чаше солнце пряталось за внезапно налетавшими тучами, мелкий дождь уныло тарабанил по подоконнику, отбивая мелодию уходящего лета.
Я была практически здорова – раны зажили, покрылись грубыми, припухлыми, темно-красными рубцами, подвижность тела почти восстановилась, хотя нагибаться было больно, словно кожи не хватало. Конечно, до полного восстановления дорога долгая, нужны силы, время, деньги. Но у меня этого нет. Вообще ничего нет.
Плевать.
Я даже не пыталась заниматься лечебной физкультурой, необходимой для восстановления порванных мышц. Лениво повторяла упражнения за врачом, а потом забывала, махнув на все рукой. Зачем мне это надо? Жизни остались лишь обломки, так какая разница восстановлюсь полностью или нет? Разве кому-нибудь есть до этого дело?
Истерики осталось в прошлом, зато апатия прочно укоренилась и не желала отступать. Я упрямо гнала от себя все воспоминания о Бекетове: хорошие, плохие – любые. Все это неважно. Пусть уходят, потому что нельзя вспоминать. Это больно. И страшно. Всеми силами пыталась разлюбить его,