приобнял меня за плечо. – Жаль, что ты не остаться в Америке до Рождества, это просто что-то.
– Думаю, в следующем году мы уже точно попадем на Рождество, – ответила Анна. Больше для меня, а не для Бруно.
Когда я возвращался в спальню, в коридорах было пусто – дело шло к полднику, и ребята кучковались возле столовой. Я пробрался в девчачью спальню (она находилась в другом конце коридора) и положил блины в Викину тумбочку. То, что тумбочка принадлежала именно ей, я определил по розовому лифчику. Больше ни у кого из девчонок нет груди.
Я представлял, что Вика обнаружит мой подарок, и будет весь день гадать, кто же мог это сделать, и поймет, что, наверное, я, ведь только ко мне приезжают американцы со сладостями. Покоренная моей щедростью, она влюбится в меня окончательно и бесповоротно, мы будем встречаться, а потом я увезу ее с собой в США, и мы там поженимся.
До позднего вечера я ничем не занимался, а только лежал на кровати и воображал свою будущую семейную жизнь. Представлял, как встаю утром, а там Вика готовит мне завтрак, а на столе на кухне в кобуре лежит пистолет – это мой пистолет, ведь я тайный агент под прикрытием. Она спросит меня: «Будешь яичницу с беконом, дорогой?» – а я скажу: «Нет, дорогая, у меня важное задание», возьму пистолет со стола и, коротко чмокнув ее на прощание, уйду, а наши дети – обязательно мальчик и девочка – будут с восторгом смотреть мне вслед, а она скажет им: «Ваш папа такой молодец!»
Да, так все и будет.
Я отвлекся, когда услышал в коридоре голос Тани – очкастой зубрилы, которая обычно вела себя тише воды. Своим звонким голосом она кому-то рассказывала, что нашла у себя в тумбочке блины!
Мне захотелось встать, отобрать их у нее и сказать, что это было не для нее. Но тогда я бы в глазах Вики выглядел полным дураком. Почему девчонки такие странные? Груди у них нет, а лифчики есть. Зачем?
Из спальни, приоткрыв дверь, я молча наблюдал, как девчонки, поделив между собой блины, с удовольствием их уплетали. И Вика тоже ела. Только понятия не имела, что это были мои блины для нее! Она даже сказала Тане:
– Может, в тебя кто-то влюбился?
Еще чего! Да кто в нее вообще влюбится? У Тани любимый школьный предмет – биология, о чем с таким человеком вообще можно разговаривать?
Теперь придется придумывать новый план покорения Викиного сердца.
* * *
С Викой я впервые заговорил на катке.
Его залили первого декабря во дворе батора, выдали всем коньки – видно, что бэушные, но все равно хорошие, – мне достались сине-красные на липучках и с Человеком-Пауком сбоку. Я сначала немного застеснялся, потому что выглядят по-детски и на таких стыдно подкатывать (во всех смыслах) к девчонке, но потом увидел, что у Вики коньки с какой-то принцессой, и расслабился.
Она хорошо каталась и кружилась в середине, то задом наперед ездила, то даже пробовала на одной ноге. А я мялся у бортика, потому что боялся, что упаду, если отъеду, а упасть при ней – это все, катастрофа, считай, она больше никогда на меня не посмотрит.
Я, наверное, полчаса так провел, не сводя с нее глаз, и поэтому сразу же заметил, что у нее развязался шнурок. Еще подумал: почему у девчонок коньки на шнурках, а у пацанов на липучках? Может, считается, что мы их завязывать не умеем?
Вика развязавшийся шнурок не заметила, а потому рисковала наехать на него лезвием конька и расквасить нос. Нельзя было этого допустить, так что я быстро смекнул, что это мой шанс.
Сразу же столкнулся с самым сложным: надо было как-то к ней обратиться. Я не мог окликнуть ее «Вика!», просто не мог и все. Это бы означало, что я знаю, как ее зовут, а если знаю, значит, спросил кого-то или прислушивался, будто для меня это имеет значение. Даже если случайно услышал, то запомнил, а раз запомнил, значит, получается, тоже не все равно, верно? Она наверняка понятия не имеет, как меня зовут. Я, значит, буду в более зыбком положении, я отдам ей власть надо мной, если она поймет, что я знаю ее имя.
Получается, надо как-то по-другому? «Девочка»? Слишком по-детски, несерьезно. «Девушка» – тоже не то, она же не старуха. Старшаки обычно говорят девчонкам: «Слышь» или «Эй», называют «девками» и «телками», но подъехать к Вике и сказать ей: «Эй, слышь, телка, у тебя шнурок развязался» – язык не повернется. Она же… Она же вся такая воздушная, возвышенная, как из рыцарских романов. Хотя я не читал рыцарские романы, но я слышал, что у рыцарей именно такие дамы, и представлял себя благородным юношей в доспехах.
Но если я рыцарь, значит, я должен ничего не бояться, да? А у меня коленки подгибаются при мысли, что я сейчас отъеду от бортика и заговорю с ней.
Шлеп! Глухой стук вырвал меня из фантазий, и я устремил взгляд на середину катка. Вика упала, но, к счастью, ничего не расквасила – выставила перед собой ладони. У меня быстро забилось сердце, и, прежде чем что-то сообразить, я обнаружил себя возле нее беспомощно протягивающим руку. Как я здесь так быстро оказался? И какого черта мне надо?
Вика ничуть не смущалась своего падения и звонко смеялась.
– Ой, спасибо! – Она сжала мою руку, и мне стало жарко.
Она поднялась, и я увидел перед собой (ладно, не прям перед собой, немного повыше) ее встревоженные карие глаза. Она что-то спросила, да? Я не услышал.
– Тебе холодно? – сказала она. – У тебя даже губы посинели!
Только тогда я вдруг обнаружил, что мне и правда холодно. Все время на катке я был без варежек (потому что они для детей) и не надел шарф (потому что он тоже для детей), я действительно стучал зубами от холода, только ничего не замечал. Я вообще ничего, кроме нее, не видел. Похоже, рядом с ней я слепну.
– Надень мои. – Вика вдруг принялась снимать с рук свои варежки – белые, с пушистыми снежинками.
– А как же ты?
– Это мои из дома, а здесь мне еще одни выдали. – И она действительно достала из карманов пуховика еще одну пару, только менее симпатичную – обычные серые варежки.
А потом Вика сделала совсем неожиданное: она застегнула мою куртку до самого верха (прищемив мне подбородок), надела на меня капюшон и затянула веревочки, чтобы ветер не задувал. Выполнив эти странные действия, она почему-то еще