Стоял, глядя в переливы Изначального Огня, впитывал их взглядом. Пламя не скалилось, а рыжие кинжалы уже не били столь неистово, как в начале обряда. Сейчас не рвались вверх, норовя выплеснуть свою нескончаемую злобу на весь род людской, а торжественно плясали, извивались, змеились, празднуя еще одну победу, предвкушали свою жертву, что сейчас бездыханная лежала там, внизу.
Получил подношение Изначальный Огонь и чудовище из-под горы. Следующие пять лет могут долины спать спокойно. А все благодаря ей, той, что по доброй воле пришла сюда…
Ощутил, как на кончиках пальцев пламя зарождается, чувствуя настрой хозяина вулкана. Сжал кулаки, приказывая силе затихнуть. Что толку против огня с огнем идти…
Поморщился, когда кожу на предплечье зажгло. С чего бы это? Никогда такого после свершенного обряда не случалось раньше.
Сдвинул рукав, посмотрел на метку. Красные полосы на руках исчезли, словно метка втянула их, а вот саму ее будто изнутри огнем подсветило. Так и сияла что новогодний фонарик, которые в селениях каждую зиму зажигают. Но сейчас был даже благодарен за то. Боль от мыслей о девице избавляла, отвлекала, не давала думать.
Почувствовал, как в горле саднит, сглотнул. Хотелось кричать до рваной сухости в горле, хоть и знал, что толку от того не будет. Не мог больше оставаться здесь, в этом зале. Хватает и того, что раз в пять лет сюда спускается. В могильник этот.
Вскинул ладони, взвился Изначальный Огонь, с радостью забирая подношение. Повернулся хозяин вулкана и стремительным шагом покинул зал.
На ступенях, ведущих в обрядовый зал, стоял Огневик.
Нахмурился, ведь никогда себе дух не позволял сюда спускаться.
— Хозяин, того-самого… — робко забормотал, потом осекся и уставился угольками глаз выжидающе.
— Кончено, — бросил Огневику, сжимая кулаки, не позволяя пламени взять верх и ослушаться.
Обошел поникшего духа, обозвав про себя глупцом. А он-то на что надеется? Сидит в этой горе уж столько веков, а все туда же…
Прошел в конюшню, вскочил на нетерпеливо переминавшегося коня и поехал в селение. Не в то, откуда девица родом, в соседнее. Только самая крепкая медовуха могла растопить лед, что внутри все сковал. Холодный ночной ветер жалил лицо, а метка, насмехаясь, продолжала жечь пуще прежнего.
Селение, куда путь держал, раскинулось у моря, поэтому и чужакам там не удивлялись. В порту нашел трактир, где день и ночь гостей потчевали, приказал медовухи подать.
Первый кувшин, второй, третий…
Время шло, медовуха текла, кувшинов на столе все больше становилось, но тоска не унималась, и лед внутри не таял. А тут еще дочь трактирщика перед ним пятый или шестой кувшин поставила, блеснув браслетом из голубых бусин.
Совсем как… совсем как глаза девицы…
Вспомнил ее приоткрытые коралловые губы, округлые плечи и белую грудь, вспомнил, как доверчиво на него смотрела своими ясными глазами, как обнимала его и поцелуями одаривала. За все время, что в горе этой провел, не встречал таких, чтоб смотрели на него без страха. Не как на чудовище из-под горы, а… будто он один из них.
Нет.
К чему думать о том, что давно забыть следует.
Грохнул по столу кулаком, напугав пьяного моряка, что под лавку от неожиданности свалился.
Допил медовуху, вытер рот ладонью и, бросив горсть монет на стол, вышел из трактира. Утро еще только цвет набирало.
Привычно кинул взгляд на гору, омываемую медным светом восхода, — она изо всех селений видна была, возвышалась над ними, напоминая о себе. Дескать, тут я, тут. Занимайтесь своей жизнью, копошитесь что муравьи, а я свое все одно возьму, как время придет. Сейчас-то не вился больше тягучий черный дым, пачкая небо. Затихла проклятая.
Не хотелось Редрику возвращаться. Хотелось до бесчувствия напиться, но внутренний жар и такого удовольствия не позволил. Выжег весь хмель, будто и не пил вовсе. И деваться некуда, кроме как обратно.
Прошел в темную конюшню, поманил своего коня. Тот в плечо ткнулся, фыркнул. Редрик потрепал верного друга по шее.
— А я ей и говорю: ежели слезы и дальше лить будешь, невестушка, не посмотрю на всю твою красу, уйду. — Скрипнула дверь, и в конюшню двое вошли, ведя в поводу своих животин. — Я жених хоть куда, а вот кислые девицы никому не по нраву, даже пускай они старостам дочерьми приходятся. Вон, говорю, Мелиссу вспомни: до последнего девка улыбалась, хоть и на смерть шла. А ты все ж таки под венец собираешься.
Имя царапнуло слух. Замер хозяин вулкана, прислушался, делая вид, что упряжь поправляет. А уж что упряжи на его коне отродясь не было, в темноте конюшни поди разбери.
Двое путников начали седельные сумки разбирать. Хозяин вулкана голову повернул. Тот, что повыше, с кудрями льняными, плечист был и парень хоть куда. Девицам такие нравились. И одет, пускай, по-дорожному, но богато — плащ с вышивкой золотом и сапоги крепкие. Да и конь лощеный, в упряжи серебряной, а в длинную гриву серебряные же бубенчики вплетены.
— А ты, Арвир, сам ведь за Мелиссой этой приударить был не дурак, — отвечал его спутник, низкорослый и рябой, но одетый столь же добротно. — Помню, как едва ль не каждое утро, перед тем как в лавку свою идти, у нее сайки покупал и зубы скалил.
Редрик замер. Теперь его бы и вся сила вулкана с места не сдвинула. Сомнений быть не могло. Вспыхнуло в памяти, как староста Деян с дочерью ювелира по имени Арвир поминали.
«Кто ж знал, что он такое удумает…»
«Лучше б он мне вовсе не говорил о том, так бы мне его любить проще было…»
«Мы с матерью твоей Арвиру теперь по гроб жизни обязаны будем. Не позволил осиротить нас на старость лет…»
Вот кто устроил так, чтоб Лисса к хозяину вулкана попала. Вот кому староста за смерть Лиссы булочную обещал отдать. Вот он, хлыщ, стоит румяный, здоровей некуда, в то время как Лисса…
Сжал хозяин вулкана кулаки с такой силой, что костяшки хрустнули. Пламя рвалось