— Это я мамин голос слушаю. Не могу с ней пока разговаривать, сорвусь на истерику и ее напугаю. Лучше завтра… — Она улыбнулась и дотронулась до замороженного мяса: — Так что же будем готовить?
— Ночью, конечно, есть нельзя, но очень хочется. А пиццу у нас привозят только днем. Будем готовить мой любимый бефстроганов, если ты не против. Все составляющие есть.
Переведя дух после звонка маме, Анна села удобнее, взяла нож.
— Для четырех человек в бефстроганов нужно не меньше килограмма репчатого лука. Я режу лук и сало, перекусим бутербродами, мясо будет только через час-полтора.
Я бросила мясо в микроволновку, размораживаться, Аня строгала замороженное сало.
Пока мы готовили, Толик с Кириллом пили пиво в гостиной. Каждые десять минут они прорывались на кухню, умоляя дать попробовать хоть лучка, хоть полусырого мяса. Мы выдали им по бутерброду и послали… ждать.
После ужина и ванной, застелив Ане кровать чистым бельем, я, не утерпев, села на детский стул Данилы.
— Хоть режь меня, хоть ешь меня. Но что было дальше? Во мне любопытство горит, как по утрам «горят трубы» у алкоголиков.
Сняв халат, Аня, абсолютно голая, влезла под одеяло.
— Пока спать не хочется, спрашивай.
— Судя по тому, куда тебя судьба занесла, ты все-таки вышла за Григория замуж?
— Я влюбилась. Я ничего не могла делать. Не ела, не спала. Просто сидела на своем диване и ждала…
* * *
Анна ничего не могла делать. Не ела, не спала. Просто сидела на своем диване и ждала.
Мама заходила в комнату, ставила еду, уходила не спрашивая. Состояние дочери ее волновало, но, если Анна решила пока не говорить, бесполезно ее трогать. Упрямство она получила в наследство от обоих родителей в квадратном эквиваленте.
Вечером третьего дня Анна заплакала. Мама села рядом.
— Тебе больно?
Аня всхлипнула и покачала головой.
— Я здесь никому не нужна. Мужчины на меня смотрят только с сочувствием, а около Григория очень хорошо, становится легче. Я попытаюсь с ним уехать… Но еще не знаю как.
Мама поцеловала дочь в макушку.
— Делай как хочешь, ты у меня умница. Умнее многих.
Аня вытерла глаза.
— Пока что мне это не помогало.
В голове Григория, при плавном звоне, летали оранжевые, зеленые и фиолетовые шары на сером фоне, а в желудке переворачивались съеденные креветки, салаты и мороженое, залитые шампанским и водкой. Душа болела. Не спалось.
Дыхание спящей рядом женщины, а главное — слишком сладкий и сильный запах духов, тоже мешали.
Григорий перевернулся двадцатый раз за ночь, посмотрел в ночное окно. Резкий телефонный звонок штопором вонзился в череп.
— Алло, — прошептал он с хрипотцой, сдерживая поднимающуюся отрыжку.
В трубке всхлипнул голос, хлюпнуло носом.
— Гри-го-рий, это я, Анна… я… — Всхлип громче, тихое, для себя: «О господи». — Григорий, я так поздно позволила себе позвонить, поскольку знаю, что вы в отпуске.
Мембрана телефонной трубки разносила голос девушки по всей комнате, как бывает только ночью.
— Григорий, вы слушаете меня?
— С трудом. — Он заметил открытые любопытные глаза женщины и повернулся к ней спиной, почему-то решив, что этот взгляд грязнит голос Ани.
— Я утром перезвоню, извините меня, пожалуйста, — зазвенел плачущий голос…
— Аня, бляха муха, лучше сразу. Говори.
— Вы меня навестить обещали и не едете. Уже третий день. Я понимаю, удовольствие видеть меня — ниже среднего, но я… я целыми днями вас жду.
Она вздохнула совсем уж судорожно. Григорий цыкнул языком.
— Да забыл я, Ань. Как высплюсь, так и приеду.
— Спасибо. Извини…те.
Григорий положил трубку и решил, что ни за что не поедет к этой рыдающей болезненной дурочке.
— Кто это тебя так любит? — приподнялась в кровати шлюха, снятая им вчера в кафе недалеко от дома.
— Тебе не понять.
— Это почему же? — начала качать права не протрезвевшая женщина. — И я была девушкой юной…
— Сама не припомню когда… — закончил за нее Гриша.
Утром настроение Григория изменилось.
— Чего тебе надобно, старче? Возраст — под сорок. Найти женщину, желающую поехать в экологически нездоровую местность, шансов маловато. И с каждым годом все меньше и меньше. Бери, что дает судьба.
Днем Григорий смотрел телевизор в комнате Анны. Она чистила то апельсин, то банан и скармливала ему. Раз в полчаса подносила рюмку коньяка в двадцать пять граммов. Григорий чувствовал себя рядом с ней спокойно, по-домашнему.
Аня вдыхала запах, который витал в комнате, где находился Григорий. Ей нравилась его крепкая шея и завитки волос на ней. Широкие плечи, лицо, руки. От Григория шло тепло и еще немного той самой энергии, которой ей самой так не хватало.
Как только он приехал к ней с гвоздиками и жутким тортиком в кремовых розочках с листиками ядовитого зеленого цвета, растерянный и торжественный, она поняла, что сможет уговорить его взять ее с собой.
Аня вскочила с дивана, усадила Гришу в кресло, включила негромкую музыку и достала из кармана джинсов бумагу, над которой она проплакала всю ночь, составляя список причин, по которым Гриша на ней мог бы жениться.
Гриша рассматривал Аню, ее худенькие плечики, узкие бедра и грудь — вернее, ее отсутствие, решая, как быстро он сможет с нею переспать. Девушка она хорошая, умненькая. Но девственница. И, что не очень хорошо, он ее совсем не хотел. Хотя… ночь была бурная, а похмелье тяжелое. Что она там читает?
— …Буду готовить обеды, принимать гостей, носки стирать, — дошла до семнадцатого пункта Анна.
— У нас не стирают носки. Сжигают. Одежда, после того как ты побывал на территории Зоны, используется один раз. Да сядь ты наконец, не мельтеши перед глазами.
— Не хочешь, не бери. — Аня по-своему поняла настроение Гриши. — Но тут я умру быстрее.
Три легких стука, и в комнату заглянула Валерия Николаевна.
— Я на стол накрыла. Пойдемте. Отца Ани зовут Аркадием Сергеевичем.
Григорий еще раз всмотрелся в красивое лицо будущей тещи, выискивая в ней дочь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});