У моих однокурсниц получилось по мимолетному романчику, зато у нас с Андреем отношения продолжались довольно долго для двадцатилетних, почти два года. Сначала мы встречались только в его редкие приезды в Осташков, затем он снял комнату в центре Москвы, и каждый месяц, а то и два раза в месяц, я стала ездить туда.
Мое чувство росло с каждым днем. Я стала прогуливать занятия в институте и работу в продовольственном магазине. Я врала начальству и маме. Ездила в Москву за свой счет и, что самое необычное для меня, тратила деньги, не думая об экономии. Я могла думать только об Андрее.
Я потеряла девственность в самом для меня с тех пор романтическом месте. В Москве, в переулке между Петровкой и Никольской. Там стояли особняки девятнадцатого и восемнадцатого веков. Отдельным включением смотрелся филиал МХАТа — красного кирпича, похожий не то на терем, не то на церковь.
Дом, в котором Андрей снял комнатенку, стоял в самом задрипанном углу за многоэтажными домами постройки девятнадцатого века. На одном из них прикреплена мемориальная доска о том, что здесь жил Сергей Есенин.
Пройдя мимо четырех домов, с подъездами в стиле модерн, где в квартирах потолки свыше трех метров, мимо светящихся окон подвалов, в которых веселилась богема и дворники, мы подошли к дому с явными признаками разрушения.
Жуткая дверь, крест-накрест перетянутая железной бейкой, сохраняла остатки коленкоровой обтяжки с вылезающей серой ватой. В подъезде одинокая лампочка на шнуре в паутине, по-моему, со времен Михаила Зощенко, тускло делала вид, что светит.
В полумраке справа был виден вход к квартирам на первый этаж, с открытой настежь дверью, откуда тянуло запахом вареного вымени и жареным луком. А слева поднималась на второй этаж лестница, опасная прямотой и старыми истертыми до прогибов толстыми досками. Даже смотреть на нее было страшно, сверзнуться с этих ступенек было запросто. Только многолетний опыт позволял не скатиться с них.
Взяв меня за руку, Андрей помог мне подняться на второй этаж. Первое, что меня поразило — две газовых плиты пятидесятых годов, на которых одновременно стояла кастрюля, в которой варилось что-то съестное, а рядом большая алюминиевая выварка с кипятящимся бельем. В доме не было горячей воды. По-моему, на тот момент таких зданий в центре Москвы осталось штуки три, не больше.
Комната имела пять квадратных метров, на них помещался диван, желтый двухстворчатый шкаф с закругленными боками и с зеркалом. Из окна была видна стоящая практически впритык кирпичная замшелая стена. Солнце бывало в комнате минут двадцать за весь день. И только летом.
Тот дом не сохранился. Многоэтажные строения отреставрированы, перепланированы, и теперь там живет элита эстрады, а на входе в микрорайончик стоят охранники, проверяя входящих на фейс-контроль.
А я была там почти счастлива. Проблема была в том, что Андрей хотел секса, а я томительной любви, ласк и душевных разговоров.
Я была не против его прикосновений. Но когда его ласки заходили слишком далеко, я лежала бревно бревном, истекала желанием, но не знала, что делать. Он просто физически не мог войти в меня, мне было больно. Андрей то смеялся, то злился, но попыток своих не оставлял.
До знакомства с Андреем я прочла парочку любовных романов в мягких обложках и посмотрела тройку-другую порнофильмов, но там ничего не говорилось о той боли, которую испытываешь в первую ночь, если мужчина в полтора раза выше тебя, и его «параметры» имели размеры, близкие к рекордным.
Я тогда не поняла, что такое секс, мне было важно находиться рядом с Андреем, видеть его, слышать, наблюдать за ним. А секс — это расплата за влюбленность. Ну, дура была, чего уж тут. Но ведь с мамой обсуждать интимные проблемы было стыдно, а подружки сами находились в таком же положении.
Мне просто нравилось дотрагиваться до шелковой смуглой кожи Андрея, нравилось его тело, доведенное ежедневными тренировками военных единоборств до совершенства. Ни грамма лишнего жира, фактурность мышц, идеальность пропорций…
После Андрея мне ни разу не понравился другой тип мужчины. Меня зациклило на высоком росте, широких плечах и стройности чуть подкачанного тела. Он отравил меня своей идеальностью.
Долгая дорога и частые расставания сближают только давно знакомых или искренно любящих людей. А наши редкие встречи, моя щенячья влюбленность и преданность, мое слишком правильное поведение стало надоедать Андрею. И он меня оставил.
Пропал. Не звонил, не сообщал о своем приезде, не писал ни писем, ни эсэмэсок. Я сходила с ума. Ездила к нему домой, и его мама смотрела на меня понимающими глазами.
— Я не знаю, где он сейчас, — лгала она мне, одновременно жалея меня и защищая свободу сына. — Он, Машенька, теперь редко здесь бывает, все больше в Москве. У него же выпускной курс, много учится, на гауптвахте часто сидит.
— Да, да, я… он писал мне, раньше… — лепетала я.
— Ему на гауптвахту дают только учебники по английскому и китайскому языку, и он теперь их знает лучше всех на курсе.
Мама Андрея, учительница английского языка, завуч платного колледжа, относилась ко мне с легкой пренебрежительностью, как и сам Андрей. Я была неровней, девушкой со средними внешними данными из небогатой семьи, с непрестижной работой. Неперспективная, короче, в качестве жены.
И я поехала к нему в Москву, в институт. Как и все девушки, приходящие на свидание, назвалась двоюродной сестрой. Когда он вошел в комнату, где множество курсантов сидели и разговаривали с родителями или своими любимыми, я думала, упаду в обморок от счастья. Мне показалось, что он самый красивый и сексуальный мужчина на Земле.
— Почему ты мне не звонишь? — спросила я дурацким дрожащим голосом и побитой собачкой заглянула ему в глаза.
Андрей не отвел взгляда и очень спокойно ответил:
— Не хочу.
И замолчал.
Он стоял и молчал столько, сколько ему было отведено для свидания или сколько выдержу я. И я стояла как дура, как идиотка, как человек, потерявший себя и молча молящий — ну, полюби ты меня, ну пообещай…
Он не обещал, он молчал. И правильно сделал. Ножом по сердцу — больно. Зато действенно.
Я не выдержала первой, дала ему пощечину и выскочила из института.
Помню, как ехала на трамвае на вокзал. Как смотрела на обыденно поглядывающих в окошки людей. А мне не хотелось жить, я задыхалась от слез. Я ненавидела Андрея, Москву за окном трамвая и себя. Я умирала от неразделенной любви. Особенно было плохо первую неделю, у меня буквально опустились руки. Но меня постоянно тормошили то мама, то Толик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});