Читать интересную книгу Макклой Э. Убийство по подсказке. Уэстлейк Д. «361». Макдональд Д. Д. «Я буду одевать ее в индиго» - Эллен Макклой

Буквы К.Т., несомненно, означают «Королевский театр» — напоминание о вашей с ним встрече в день премьеры. Подобное напоминание должно включать еще и время встречи, не только место. Кроме того, было ровно 7.10, когда я увидел его неподалеку от театра. Цифра 30 не вызывает сомнения, но что означает эта корявая буква «F»? Потом я вспомнил, что французы обычно пишут цифру «7» с черточкой посередине, так что довольно часто ее принимают за заглавную букву «F» в обычном письменном тексте, правда, небрежно выписанную, явно и спешке. Оставалось только связать Владимира с вами, и это оказалось отнюдь не трудным делом. Когда вы открыли дверь своей гримуборной передо мной вчера вечером, то улыбались так, как будто встречаете хорошо знакомого вам человека, которого давно ожидаете. Когда мы поняли, что это я, то улыбка сразу исчезла с вашего лица и оно выразило искреннее удивление. Значит, вы ожидали не меня, хотя с первого взгляда, брошенного на меня, вы приняли меня за него. Еще в коктейль-баре я заметил, что Владимир одного роста со мной и одет почти так же, как и я. Я слышал, как он спрашивал, где находится служебный вход в театр, и там, за сценой, я не встретил ни одного человека, одетого так, как я. Очевидно, вы по ошибке приняли меня за Владимира, а это свидетельствует о том, что вы его прекрасно знали, несмотря на все ваши отрицания перед представителями полиции. Надеюсь, это он послал вам корзину красных роз в конце первого акта?

— Да, он.

— Известно ли вам, где он находился в тот отрезок времени, когда покинул коктейль-бар и подошел к вашей артистической?

Вопрос явно озадачил Ванду.

— Разве он не сразу пришел оттуда ко мне?

— Он покинул бар за несколько минут до меня. Но вы, судя по всему, ожидали его, когда я постучал в дверь. В противном случае вы бы не ошиблись и не приняли меня за него.

Ванда внимательно его слушала и, казалось, была поглощена рассказом Базиля. Постепенно улыбка ее становилась не той, что в начале их разговора. На лице явно обозначился страх.

— Я боюсь вас, доктор Уилинг! Вы слишком много знаете. Слишком быстро все сравниваете, составляя для себя вполне убедительную картину. Я рада, что не знаю, что вы думаете обо мне в данную минуту!

— Я думаю о том, что вы поступили крайне безрассудно, пытаясь навести полицию на ложный след, притворившись, что не знаете Владимира. Вы, надеюсь, не станете отрицать, что это вы содрали все этикетки с его одежды и разорвали бумажную карточку в его бумажнике?

— Как вы смете предполагать…

— Смею, смею. У вас была прекрасная для этого возможность. Он оставил свой плащ и другую одежду в вашей гримуборной. Костюмерша привела вас туда же после обморока, еще до приезда в театр полиции. Зачем вы это сделали?

— Я испугалась. Я не хотела, чтобы полиция связывала мое имя с убитым. Я надеялась, что им еще долго не удастся опознать труп. Я выбросила все этикетки вместе с карточкой в туалет. Я не знала, как избавиться от его одежды. Моя костюмерша хотела засунуть ее куда-нибудь подальше, но в этот момент приехала полиция. Что мне оставалось делать?

Она, сидя в кресле, наклонилась, подалась вперед всем телом и застыла, как сжатая пружина. В ее голосе послышались нотки раздражения и какой-то отчаянной горечи.

— Все считают меня его убийцей! Все надеются, ждут моего признания. Из всех, кто в это время находился на сцене, только у меня была столь реальная возможность. Помните ту последнюю сцену, когда я сжимала руками его тело, рыдала над ним…

Охватившее ее истерическое возбуждение мешало ей говорить.

— Насколько я помню, было две сцены, когда вы сжимали руками его тело и рыдали над ним. Первый раз это произошло после того, как Леонард в костюме Греча широко раскрыл двери алькова, и Владимир таким образом был представлен публике. Во второй раз это случилось в конце первого акта, когда Родней, игравший роль Лорека, объявил о смерти Владимира. Оба эти действия как бы заключают в скобки первый акт. И в первом, и во втором случае вы действительно прикасались к щекам Владимира, дотрагивались своими губами до его губ, хватали его за руки. Шок от удара ножом должен был вызвать охлаждение кожи, что легко почувствовать при простом прикосновении к руке. Но губы значительно более чувствительны с температуре, чем пальцы. Не заметили вы какой-то разницы между первым поцелуем на сцене и вторым?

Ванда закрыла на минуту глаза. Может, нахлынувшие на нее эмоции мешали ей говорить? Или она просто пыталась вызвать в памяти этот последний вечер, увидеть его как можно ярче, во всех деталях?

— В то время я об этом не думала. Поцелуй на сцене отличается от обычного поцелуя. Я лишь слегка коснулась ею губ своими и ничего не почувствовала. Но теперь, когда я оглядываюсь назад в свете всего того, что произошло, я… мне кажется, что его щеки и губы были холоднее обычного.

— В первый или во второй раз?

— И в тот, и в другой.

— Но ведь в этом случае он был заколот в начале первого акта, и только один человек приближался к нему и первом акте до вас?

Ее золотистые глаза, лицо исказил ужас.

— Боже, что я сказала! Несчастный Леонард никогда не пошел бы на это. Просто смешно. Какой может быть у него мотив? Во всей труппе только одна я знала Джона. Если об этом станет известно полиции, то она непременно заявит, что я — единственный человек, имеющий какой-то мотив для убийства. Вот почему я солгала вчера вечером, отрекаясь от знакомства с ним. Просто из чувства самосохранения.

— Но ведь существуют и другие возможности… Например, Маргарет Ингелоу.

— Но ее не было на сцене!

— Да, ее действительно там не было до начала спектакля. Но ее видели, когда она покидала альков и прошла по сцене за несколько минут до поднятия занавеса. Вероятно, она вышла оттуда до того, как Владимир вошел, но была единственным человеком, вступившим в спальню до того, как Греч открыл на сцене двустворчатую дверь.

Рот Ванды искривила усмешка.

— Итак, нас уже четверо. Леонард, Род, Сорока и я! Может, это ее рук дело…

Базиль отметил, что Ванда предпочитала называть Маргарет не сокращенным дружеским Марго, а ироничным, язвительным прозвищем Сорока.

— Джон мог умирать или лежать мертвым на протяжении всего первого акта, и никто из нас даже не догадывался о разыгравшейся трагедии. Какой ужас!

— Вы уверены, что никто, ни один человек в труппе не знал в лицо Ингелоу?

— Не знаю. — Она заломила руки жестом полного отчаяния. — Мы должны были действовать с максимальной осторожностью, пока не добьемся согласия его супруги на развод. Ни он, ни я не желали громкого скандала, а с Сорокой не так все просто. Она меня ненавидит, так как во многом сама виновата в нашей связи — ведь она сама представила меня ему! Сорока была без ума от сцены, и на этой почве мы сошлись. Джон не увлекался театром и никого не знал из театрального мира до встречи со мной. Конечно, Джон дал денег на постановку «Федоры», но переговоры с Сэмом Мильхау вела я сама. Джон до вчерашнего дня ни разу не был в нашем театре, и, насколько мне известно, никто не знал его в лицо. Он только что вернулся из Панамы, и я случайно рассказала ему старую байку о том, как друзья Сары Бернар играли роль Владимира. Он подумал, что будет презабавно сделать то же самое. Конечно, учитывая все обстоятельства, это было безрассудством с его стороны, мальчишеской выходкой, но мы были уверены, что никто не узнает его, загримированного под труп, а всякий риск для него был простым развлечением, забавой, отвагой. Он был настоящий сорви-голова! Вы бы видели, как он гарцевал на диких, необъезженных лошадях!

— При каких обстоятельствах вы услышали старую легенду о том, что Бернар заставила играть роль Владимира самого Эдуарда VII? — спросил Базиль.

— Ах, да не помню. Кажется, от Сеймура Хатчинса, который играл Сириекса вчера вечером. Вы считаете, что вся эта история была разыграна вновь преднамеренно?

— Вполне возможно. Полина рассказала мне вчера, что вам доставляет огромное удовольствие отождествлять себя постоянно с этой великой французской актрисой, что из-за нее вы возрождаете давно забытые пьесы и даже имитируете все ее слабые стороны. Вполне вероятно, что вы могли попросить Ингелоу сыграть роль Владимира, когда услышали об этой старой басне. А это и предоставило убийце возможность совершить свое дело.

— Но Хатчинс никогда бы этого не сделал!

— Возможно, что напоминание о всей этой истории не исходило непосредственно от самого Хатчинса. Он мог услышать это из вторых, а то и третьих уст.

— Какой ужас!

— Почему вы утверждаете, что все «надеялись», что вы убили Владимира?

— Я чувствовала это, находясь вчера в театре. Это и напугало меня. Из-за этого страха я и не созналась в том, что знаю убитого. Вы просто не можете себе представить, как все окружающие меня ненавидят! Даже Род иногда с открытой неприязнью относится ко мне как к звезде театра, так как он таковой не является. А Леонарду не нравится играть вторую скрипку после Рода. Конечно, Леонард — несравненно лучше как актер, но он проболел целый год, а я не могла долго сохранить для него вакансию моего главного партнера, надеясь на его скорое выздоровление. А Сорока ненавидит меня потому, что знает о наших планах женитьбы. Ведь я собиралась выйти замуж за Джона… Теперь вы понимаете, что, независимо от того, кто его убил и в какое точно время, он был либо уже мертвым, либо умирал тогда, когда я рыдала над ним и наламывала руки в конце первого акта? Потому что после той сцены к нему уже никто не подходил. Неужели вам не ясно, что за ужасный, злобный поступок был тем самым совершен? Кто бы ни был убийца — он или она, — все они втихомолку издевались надо мной, заставив меня пройти через унижения этой сцены вымышленного горя, испытываемого из-за вымышленного любовника, в то время, когда он на самом деле был моим любовником и был на самом деле мертв, а я ничего об этом не знала? Какой недоброжелательный, злобный поступок, совершенный ради того, чтобы досадить мне и моему Джону. Это настолько же чудовищно, как и та старая известная французская история, когда один злодей заложил кирпичами вход в чулан, делая при этом вид, что ему ничего не известно о том, что там прячется любовник его жены.