побережья, к видневшимся вдали домам. На берегу лежало много лодок, но не было и намёка на какой-нибудь волнолом или хотя бы зачатки гавани. Слабость становилась невыносимой. И всё же он не мог позволить себе шататься или спотыкаться, потому что теперь вокруг были люди — мужчины, бедно одетые, босые, с огромными шляпами на головах, похожими на перевёрнутые блюда; женщины в похожей одежде — все они торжественно падали на колени и касались земли лбом при приближении процессии.
— Это рабы? — спросил он Тадатуне.
— Это крестьяне.
— И они такого низкого мнения о себе? В моей стране йомен вряд ли станет преклонять колени даже перед Её Величеством.
— Очень странная у вас страна, Уилл Адамс, — сказал Тадатуне. — Я — самурай, племянник даймио. Я настолько же выше этих людей, насколько солнце над нашей головой выше нас. У них своё место в жизни. Без сомнения, они значительно выше любого артисана, то есть купца, и бесконечно выше любого ита или хонина.
— Кто это?
— Ита — это несчастные существа, вынужденные умерщвлять животных.
— Этого я никак не пойму, — признался Уилл, — а как же иначе можно питаться?
— Отнять жизнь у любого живого существа — смертный грех, Уилл Адамс, — заметил Тадатуне. — Во всяком случае, у любого животного. Иногда мы стараемся разнообразить наш стол птицей или рыбой — человек слаб; и всё же те, кому приходится убивать этих существ, не будут прощены богами, и таким образом они считаются низшими из низших.
— Тем не менее я вижу у вас два меча, господин Тадатуне. И, похоже, вы, не задумываясь, можете пустить их в ход.
— Я, друг мой, никогда не отниму чужую жизнь иначе, кроме как в бою. Там это почётное дело. Потому что как ещё может умереть самурай? Как собака, в своей постели? Так умирают хонины, о которых я тебе говорил. Они ещё презреннее, чем ита, — им суждено отправлять в последний путь людей: либо казнить преступников, либо хоронить умерших.
Уилл почесал в затылке.
— А где же моё место в этой иерархии, сэр? Я всего лишь простой корабельщик. Может, я должен ползти на четвереньках рядом с вами?
Тадатуне улыбнулся.
— Этой проблемой нам ещё предстоит заняться, Уилл Адамс. Она решится в своё время. Но каждый должен иметь своё место в обществе и должен знать это место.
— Значит, есть люди, перед которыми склоняете голову даже вы?
— А как же. Я выше простого самурая — я имею право носить герб. Я — хатамото, что буквально означает «знаменосец». Я командую отрядом воинов, сражающихся под флагом моего дяди Сацумы.
— Даймио?
— Правильно. Это слово означает господина, владеющего феодом. Каждый даймио, в свою очередь, признает превосходство квамбаку, которые правят от имени сёгунов. Последние, в свою очередь, подчиняются императору — микадо. По рангу и размеру владений я ниже даймио, точно так же как любой даймио, в том числе и квамбаку, по рангу стоит ниже куге.
— Ну, это, наверное, что-то вроде Бога.
Тадатуне покачал головой, и на этот раз улыбки на лице его не было.
— Не шути над теми, кто выше тебя, Уилл Адамс. Куге — это знать, окружающая микадо в его дворце в Киото. У них нет земель, но, происходя из древнейших родов Империи, они подчиняются только одному микадо.
— А микадо?
Тадатуне поклонился в сторону солнца.
— Микадо происходит от бога и считается его наместником на земле. Он, соответственно, владеет Империей. Ну вот, мы и приехали.
Они вошли в деревню, которую Уилл видел с корабля. Если только это можно было назвать деревней — ничего менее похожего на улицу Лондона или Джиллингема он не встречал. Сама дорога была широкой, без какого-либо покрытия и, соответственно, очень пыльной. В то же время дома вокруг не походили на хибарки, как можно было ожидать. Вокруг собралась толпа зевак, теснившихся по обе стороны дороги у домов. Все они были одеты в свободные одежды, замеченные им раньше, и широкополые шляпы, так что отличить женщин от мужчин с первого взгляда было трудно. А что за дома! — если только это были дома. Большие покатые крыши покоились на стенах из тончайшего дерева, слегка отлакированного — это придавало им вид нарядный и одновременно даже надёжный; но он нисколько не усомнился в том, что мог бы одним ударом своего кулака проделать вход в любой из этих домов.
— Здесь о тебе позаботятся, Уилл Адамс, — сказал Тадатуне.
Конечно же, самый большой дом. Но построен ничуть не солиднее остальных. А какой узкий! Дверь занимала почти всю стену дома, выходившую на улицу. Можно было предположить, что в передней больше четырёх человек не поместилось бы.
— Это ваш дом, господин Тадатуне?
Молодой человек улыбнулся.
— Я не живу в этой деревне. Это постоялый двор. В каждой деревне есть постоялый двор, где могут остановиться усталые путники. Я думаю, самому усталому из них далеко до вашего состояния. Идёмте же, Магоме Кагею ждёт вас с нетерпением.
Он провёл двух европейцев вверх по короткой лестнице, остановился и снял сандалии.
— Сними обувь, Уилл Адамс. И скажи своему товарищу сделать то же самое.
— Что? — переспросил Уилл, оглядываясь на толпу, собравшуюся сзади.
— Обувь, особенно такого размера и веса, как у тебя, нельзя носить в наших домах, Уилл Адамс. Поторопись, девушка хочет помочь тебе.
Уилл вдруг осознал, что дверь в дом открыта и на пороге стоит на коленях девушка. В руках у неё было что-то вроде открытых тапочек. Всё, что он увидел, — это голову с копной блестящих чёрных волос, длиннее которых он никогда не встречал. Они стекали необъятным водопадом по её плечам и спине и только у самого пола были перехвачены лентой и заплетены в косу. Видневшееся из-под этого водопада тёмно-синее кимоно напоминало полуночное море. Картина была такой красоты и изящества, что он почувствовал, как усталость оставляет его, точно облако. Он торопливо сбросил башмаки, поставил их, в точности как Тадатуне — свои сандалии, и жестом пригласил Мельхиора Зандвоорта сделать то же самое.
Девушка уже надела мягкие тапочки на Тадатуне и теперь проделала то же самое с Уиллом, коснувшись его ног самыми нежными и чудесными руками, какие он мог только вообразить. Ни одним движением она не показала, насколько это было неприятно — во всяком случае, для обоняния, — ведь башмаки не покидали его ног уже недели три.
Тадатуне уже снял нагрудный панцирь. Оказалось, что под ним находится одеяние, сходное с кимоно его менее выдающихся сограждан. Отличалось оно только великолепным качеством и замечательным густо-красным цветом. Он