Мия полежала несколько минут, чутко прислушиваясь к себе. С ней явно что-то происходило. Что-то изменилось. Что-то приглушало ровное биение ее сердца, перекрывало его медленный пульс, какой-то едва уловимый, более быстрый, ритм…
Боги, то ли это, о чем она подумала?!
Боясь дышать, Мия осторожно отодвинула руку Аскольда и прижала ладонь к своему животу. По коже завибрировало странное тепло, тепло живого, хоть и крошечного, сердца. Но как же она сразу не заметила? Ведь уже около недели ее одолевала странная вялость, так ей не свойственная. И голод усилился вдвое. Но это было так неожиданно, так…невероятно. Должно быть, просто пришел ее час.
— Любимая, ты не спишь? — сонно пробормотал Аскольд, открыв глаза.
Сказать ему? Конечно, сказать! Ведь отец — он, уж в этом не было никаких сомнений. Других партнеров у нее не было уже много, много лет.
— Что случилось? — разом сбросив остатки сна, совершенно другим тоном спросил Аскольд. Он навис над ней, встревоженно глядя ей в глаза. — Снова твои сны?
— Нет…
Не находя слов, она молча взяла его ладонь и опустила на свой живот. Пару секунд Аскольд напряженно вслушивался; затем его лицо озарила целая гамма чувств: изумление, недоверие, восторг… счастье. Заключив ее в объятия, он прижал ее к своей груди, покрывая поцелуями ее волосы, лоб, глаза, щеки, губы.
— Мия… любовь моя, душа моя… я так счастлив! У нас будет ребенок! Ох, прости, прости, я болван, — он поспешно разжал тиски своих рук, уставившись на нее так испуганно, что она, не выдержав, звонко расхохоталась.
— Глупый, я всего лишь беременна и не собираюсь рассыпаться от одного твоего прикосновения. Аскольд…ты рад?
— О чем ты говоришь, женщина! Конечно, я рад, я дико, невыносимо рад! Я буду отцом…
Мия ошеломленно смотрела в его глаза, полные слез — впервые на ее памяти. И, глядя в эти счастливые глаза, греясь в бережном и нежном объятии, ощущая новую жизнь под своим сердцем, она вдруг выпалила, совершенно неожиданно для себя:
— Я люблю тебя!
Аскольд рассмеялся сквозь слезы, сгреб ее в охапку и принялся баюкать в ворохе простыней, как ребенка.
— Сегодня самый светлый день во всей моей долгой жизни, — прошептал он тихо.
— И в моей. Я так долго ждала этого ребенка… думала, судьба не уготовила мне роли матери.
— Ты будешь замечательной матерью, Мия. А я буду защищать и беречь тебя и нашего сына — или дочь. Клянусь тебе. До последнего вздоха.
Она улыбнулась, зарывшись носом в его шею.
— До последнего не надо. Ты нужен нам живым и невредимым.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно. Только жутко хочу есть.
Он стремительно вскочил, свалив на пол пару подушек. Обнаженный, взъерошенный, совершенно ошалевший от счастья. Мия захихикала.
— Я принесу тебе крови. Нет, лучше позову кого-нибудь из доноров. Тебе нужно хорошо питаться. А ты лежи, не вставай! Тебе нужен отдых.
Он скрылся за дверью, оставив ее тихо посмеивающейся над его суетливым беспокойством. О мужчины, имя вам — глупость, когда речь заходит о беременности любимой женщины — будь вы людьми или бессмертными существами. Пожалуй, все три месяца ей придется терпеть докучливое внимание и панику по каждому пустяку со стороны Аскольда. И все равно: для нее сейчас не было ничего ценнее его заботы, его радости, его защиты. Впервые за долгие века своей жизни Мия чувствовала себя слабой, уязвимой женщиной, и чувство это ей невероятно нравилось.
Кто же у них будет — сын ли, дочь? Пока она не чувствовала ментальной связи с ребенком — пройдет еще пара недель, прежде чем она "услышит" его мысли и желания. Что ж, эта неизвестность тоже была приятной. Безмятежно улыбаясь — впервые после гибели Антона — и ласково поглаживая свой живот, Мия устроилась поудобнее и стала ждать свою еду.
6
Лиза проснулась немного раньше, чем ожидалось, в отсутствие Марка. Изабель не заметила его ухода, погруженная в сладкий, сытый сон, а он не посчитал нужным ее разбудить. Ей не нравились его отлучки из дома без нее; но он подчеркнуто оберегал свою независимость и, с тех пор, как они покинули Францию, выходил на охоту в одиночку. Возможно, у вампиров — или Истинных, как неизменно поправлял ее Марк — так было принято: первое время создатель занимался обучением новообращенного, сопровождая его в ночных вылазках и заботясь о нем; но Изабель уже научилась всему, что требовалось ей для выживания. Нет, Марк не гнал ее, но день ото дня все больше погружался в угрюмую задумчивость, которая постепенно возводила между ними стену отчуждения. Изабель не знала, чем ему помочь, и дарила единственное, что могла предложить: себя. По крайней мере, как любовницу он ее еще не отверг.
Проснувшись от какого-то тревожного чувства, она резко села в постели, огляделась. Подушка Марка все еще хранила след его щеки, его хищный, отдающий затхлостью, запах, и… каштановую с проседью прядь волос. Изабель приподняла локон двумя пальцами, нахмурилась. Похоже, Марк был серьезно болен. Но разве вампиры болеют? Разве над ними властны старость и тлен? Она, конечно, знала, что Марк уже бесконечно долгие столетия бродит по этой Земле, но никогда не осмеливалась поинтересоваться его истинным возрастом. Порой ей было страшно смотреть в его глаза, в которых отражалась печать безумия. Что они видели, что помнили? Рождение звезд? Гибель цивилизаций? Он говорил, что бессмертие — тяжкое бремя, которое однажды сломит и ее хрупкие плечи, но она ему не верила. Просто не могла поверить. Она едва ступила в этот мир новорожденным вампиром, и жаждала жизни еще больше, еще яростнее, чем в бытность человеком. Бессмертие казалось ей весьма забавной штукой.
Гулкое эхо дома донесло до ее чуткого слуха тихий, жалобный звук. Точно хныканье брошенного щенка. Изабель соскользнула с кровати, накинула черный шелковый пеньюар и, поколебавшись, направилась в спальню девочки. Маленькая дрянь проснулась, черт ее дери, а Марка, как назло, нет рядом! Ну, уж она-то не станет с ней церемониться.
Войдя в спальню, она не сразу заметила Лизу. Несколько дней назад Марк зачем-то обставил ее комнату неотъемлемыми атрибутами жизни любого ребенка: игрушками. На нарядной постели восседали добродушные плюшевые медведи и собаки, полки и туалетный столик ломились от кукол всевозможных размеров и моделей — на Изабель уставились десятки равнодушных синих, зеленых, коричневых глаз. Какой-то нескончаемый игрушечный ад, подумала она с содроганием.
Хныканье повторилось. Обогнув кровать, Изабель увидела скорчившуюся в углу девочку: она сидела, обвив ручонками шею огромного мохнатого медведя, и при ее приближении подняла испуганное, заплаканное лицо. Произошедшая в ней перемена была разительна. И до того золотистые кудряшки теперь переливались густым медовым цветом, кожа стала нежно-фарфоровой, а большие, опушенные темными ресницами глаза — вот чудо! — сохранили свою кристальную, светло-голубую ясность. Марк говорил, что после обращения некоторое вриколакосы сохраняют природный цвет своих глаз — и вот, Изабель убедилась в этом воочию. Перед ней на полу в тусклом свете ночника сидел маленький бескрылый ангел.