— Ты только представь себе человека, которому приходит в голову держать петуха в Манхэттене! — хохотал Мел.
Я желала его. Так сильно! Что на свете имело право быть важнее этого желания?
— Пойдем, моя радость, — сказал он.
В такси мы едва ли перемолвились и словом. Говорить было не о чем: я вслушивалась в великую радость, наполнявшую меня, я знала, что мы едем, чтобы любить друг друга, и слова были не нужны. Совсем не нужны. Мне казалось, будто я всю жизнь желала его, ждала вот этой минуты, вот этого чувства.
Мы слились в объятии, как только закрыли за собой дверь его номера. Мы так и стояли у двери, не в силах разомкнуть руки и губы.
Наконец мы оказались в спальне и упали на постель как единое, прочно свитое целое. Мы будто выполняли веление судьбы, назначенное нам от начала времен. Беспредельная нежность и благоговение были в этих касаниях, запахах, звуках, органы чувств доносили опьянение до самого мозга моих костей. Я хотела одного — навеки оставаться в его объятиях, на веки веков.
Сила его желания развеяла неуверенность, которая копилась во мне, пока я так долго ждала Мела. Мы провели вместе и ночь, и утро. Я льнула к нему, потому что его глаза и его тело снова и снова убеждали меня в моей желанности.
Я так долго ждала, что придет тот, кто сможет взять меня целиком, дополнить меня собой. Теперь это произошло.
А поздно вечером мы на прощанье поцеловали друг друга в аэропорту. Почему Мел всегда должен куда-то улетать?
Без него я наполовину мертва, но, как это ни странно, я чувствую в себе такую полноту жизни, какой никогда не знала раньше. И еще: у меня такое чувство, будто моя жизнь обретает форму, а я становлюсь именно той женщиной, какой мне суждено было быть с самого начала.
«Дорогая мама!
Мне очень нравится и Нью-Йорк, и моя работа. Жизнь моя необычайно интересна, и я счастлива этим. Я по-прежнему мечтаю о литературных занятиях и о путешествиях, но и нынешний образ жизни доставляет мне много радости.
Да, мы с Долорес переехали на новую квартиру. Что называется, продвинулись по социальной лестнице. Долорес заявила, что раз мы обе хорошо зарабатываем, то можем позволить себе и жилье пороскошней. Я люблю тебя и надеюсь, что ты здорова и счастлива.
Целую, Кэрри».
Глава II
Ева Парадайз начала получать деньги: в рекламе пока показывали только ее руки или ноги, но снимали и лицо для пластиночных конвертов. Потом ей предложили участвовать в ярмарке в «Колизее», где она целыми днями сидела в киоске, раздавая рекламные буклеты. Теперь же Чарлин собиралась попробовать ее в телевизионной коммерческой рекламе.
— Разве есть у нас другая модель, Рекс? — спрашивала Чарлин. — Требуется блондинка восемнадцати лет, сексуальная, с хорошими формами. Кто, кроме Евы Парадайз?
— Когда к нам поступают запросы на такой типаж, я посылаю Энн Янг.
— Мой милый, Энн Янг уже спускается с горы. Она больше десяти лет крутится в рекламном бизнесе и успела изрядно поднадоесть. Не спорь со мной, давай пошлем Еву.
— Ну, погоди, Чарлин! Ты же знаешь, что в потенциальных возможностях Евы я не сомневаюсь, и мы ее готовим для большой карьеры, но пока Ева еще зелена!
— Ева на лету схватывает все, что нужно. Ее последние фотографии впечатляют, ее произношение стало намного лучше, к тому же в этой рекламе нет диалогов!
— Лоска у нее нет, Чарлин. Бакалейщикова дочка — и все тут.
— И ты думаешь, что Ева провалится на собеседовании?
— Ты и сама это знаешь. Кисуля, мы много зарабатываем на этой фирме, это наши постоянные клиенты, и мы должны с особой тщательностью отбирать для них модели.
— Рано или поздно Ева должна приступить к работе в телевизионной рекламе.
— Как раз, поэтому нельзя ее туда толкать, пока она не готова.
— Без практики она не будет готова никогда. Ну не подойдет она этой фирме, так есть и другие.
— Просто не знаю, что и сказать.
— Для Евы это просто необходимо, Рекс. Ей надо привыкать подавать себя на собеседованиях, и я хотела бы использовать запрос и послать ее на фирму. Если ей достанется эта реклама, это будет важно и для нее, и для нас. Я верю в Еву. И потом, Рекс: кто создал наше агентство? Что бы ты делал без меня?
Рекс сдался: Чарлин была права.
— Дезодорант? — Евина мать неодобрительно покачала головой в ответ на взволнованное сообщение Евы о том, что агентство, наконец, направляет ее на первое собеседование по поводу коммерческой рекламы. — Мне это не по душе, Ева. Ты появишься на телеэкране перед всей страной с рекламой… интимной вещи!
Ева сникла.
— Но, мамуся…
— Да еще одетая в ночную сорочку!
— Мама! Прошу тебя!
— Когда ты станешь старше, ты поймешь, Ева. Ты все поймешь, особенно когда сама будешь матерью и у тебя появится собственная дочь. Ты тогда многое увидишь в другом свете. Не забудь, мы с папой всегда оказывались правы!
— Мамуся, но ты же сама хотела, чтобы я стала моделью, ты же мне говорила…
— Зайчик, я была бы просто счастлива, если бы твоя роль манекенщицы позволила тебе оставаться тем, что ты есть на самом деле — простой, милой и чистой девочкой! А то, о чем ты рассказываешь, ужасно, и это совсем не ты!
— Я надеюсь, хоть папа поймет меня. И будет рад, когда узнает.
Но через час отец, вернувшись домой и услышав новость, только сморщился и сказал:
— Мне эта манекенная затея не нравилась с самого начала, но я изо всех сил старался понять, в чем там суть. Твоя мама права: рекламировать дезодоранты неприлично, поскольку при этом подразумеваются неприятные телесные запахи.
— Ты поставишь в неловкое положение всю семью, — вмешалась мать. — Представь себе, каково придется отцу, если он будет знать, что каждый его покупатель думает про себя: дочка этого человека рекламирует то, о чем порядочные люди не говорят вслух, поскольку это связано с дурными запахами.
— Не говоря уж о том, что ты каждый вечер будешь появляться в полуодетом виде!
По Евиным щекам уже катились слезы.
— Вы хоть понимаете, что это заработок в десять — пятнадцать тысяч долларов?
— По мне, хоть бы и миллион! — твердо ответил отец. — Я сказал тебе, нет!
Ева проплакала всю ночь и добрую половину следующего дня. В конце концов, мать не выдержала:
— Хорошо. Я понимаю, что это значит для тебя, Ева. Собирайся на свое собеседование.
— А как же папа?
— Я возьму это на себя. Я не хочу, чтоб ты ненавидела меня до конца жизни за то, что я помешала тебе поступить по-своему!
— Мамуся, ты золото! — улыбка засияла на распухшем от слез личике Евы.