Между руин лежали ровные поля, залитые зеленью трав. Рассекая эту зелень, с юга на север тянулись русла оросителей, поросшие желтым прошлогодним камышом. Дальше на горизонте виднелась пустыня — место загадок, сумрачное царство фантазии.
Я глядел на все это, и у меня невольно родилось такое ощущение, будто я, уехав за тысячи верст от родного дома, совершил удивительное путешествие во времени: из двадцать первого столетия перенесся в средние века и к ним не только можно прикоснуться взглядом, их можно потрогать руками.
Я несколько раз провел рукой по сухому шершавому верху парапета, сложенного из круто замешанной глины — пахсы. Южное солнце прокалило ее, превратив в камень. Стена дышала теплом. В ней, в этой глине, как бы материализовалась энергия и частица жизни тех, кто строил крепость и навсегда канул в вечность.
Постояв с полчаса на стене, я спустился по пандусу и вышел из цитадели в восточные ворота. Это были третьи по счету ворота, которые я прошел в тот день, и все они находились на одной линии.
Свой дальнейший маршрут я определил еще там, на стрелковой галерее — попытать охотничье счастье в одном из древних оросителей.
Найти ороситель не составило труда: он находился рядом. Дно канала было сухое. Видно, кроме дождей, в него давно не поступала влага. По этой же причине, очевидно, и заросли камыша в нем не были слишком густыми — канал просвечивался до самого дна.
Я спустился в ороситель и, осторожно раздвигая камыш, неловко двинулся вперед. Как заманчиво! Я явственно, на уровне биополя, ощущал вражду. Мое присутствие было лишним, я чему-то мешал. Да, общая вражда наступала на меня, на чужого. Я чему-то препятствовал.
Надо мной было злое небо. А в пустоши сидела вражда. Ее не стеснял мой взгляд, но я продолжал мешать. И что-то невидимое набухало, плотнело.
Сколько я сделал шагов, не помню, как вдруг совсем где-то рядом послышалось легкое шипение. Замираю на месте, гляжу под ноги, на откосы канала. Нервы, слух, зрение напряжены до предела. Даже пот выступил на лбу. Торопливые удары сердца отдаются в висках.
Так, что это за звук? Ползет змея?
Как дурак я почему-то спросил:
— Кто там?
Ответа не было. Я продолжал:
— Ну, кто же?
Но поблизости — никого. Просто шелест камыша, потревоженного ветром, я со страху принял за змеиное шипение. А в том, что змеи здесь есть, я уже не сомневался — об этом говорили многочисленные норы грызунов, вырытые на откосах канала.
Когда же приходит пора вывести потомство, а это бывает каждый год, с конца июня по июль, змеи занимают «квартиры» грызунов и в них откладывают яйца. Едва яйца будут отложены, из них быстро — один за другим — вылупятся кобрята и гюрзята.
Шагаю дальше. Камыш редеет, мельчает и исчезает совсем.
На душе становится так легко, словно камень падает с нее — вот что значит для охотника открытая местность!
Долго иду по голому руслу, но безрезультатно. Змей пока нет. Тишина пугала, напоминая о подстерегающей опасности. Проходя мимо небольшого куста тамариска, вдруг слышу, как одна из веток ударяет меня по ноге.
Ветка ли?
Осматриваю сапог и вижу на правой ноге, чуть выше запятника несколько капель яда. Только теперь начинаю понимать, какая опасность мне угрожала: я потревожил эфу. А я даже не успел испугаться. Когда фактически на ядовитую змею чуть было не наступил. А если бы я умер в этом заброшенном захолустье, то мое тело нашли бы не скоро. Мой труп отправился бы на корм шакалам.
Нужно заметить, что в отличие от других змей эфа наиболее агрессивна. Стоило мне задеть ее ногой, как она тут же проявила свой «характер», желто-песочной молнией вцепившись в мой сапог. К счастью, прокусить ей его не удалось.
Теперь она хочет скрыться, извиваясь ползет по откосу вверх. Цель обозначилась. Я подготавливаю длинный пинцет и преследую эфу.
Ей от меня не уйти, она понимает это, сворачивается «тарелочкой» и яростно шипит. Впечатление такое, будто на раскаленную сковородку кто-то маслом плещет. Округа наполнилась ужасающим звуком змеиной ярости. Голову эфа держит над «тарелочкой», чтобы в любой момент поразить врага.
Я выбираюсь на берег канала, где, ожидая меня, исходит яростью змея, останавливаюсь и твердым взглядом гипнотизера гляжу на эфу. Красавица!.. На голове — белый крест, а по всему желтоватому телу — белые пятна, яркие полосы, узоры и зигзаги.
Я подхожу к ней так близко, что она вот-вот может броситься на меня. Но отступать уже поздно да и вряд ли это нужно.
Выбрав удобный момент, я должен схватить эфу за шею, чуть ниже головы. Но, видимо, от волнения или неопытности я несколько раз промахиваюсь. Змея, клацнув о пинцет, хватается за него зубами. Отчаянным усилием я вырываю его, и только после этого мне удается поймать вконец рассвирепевшую эфу.
Мне хватило дури, ценой колоссального напряжения воли, попытаться «привыкнуть» к змее. Перебороть свой страх. Так что я с бесконечной осторожностью сжимаю пальцами шею змеи возле головы и разжимаю пинцет. Медленно и аккуратно.
И тут же жалею об этом. Когда ощущаю неприятный холод ее изгибающегося тела. Змея энергично пытается обвить мою руку, чтобы с помощью живых «браслетов» получить опору. Между прочим, согласно книгам зоологов подобным же образом ведут себя и такие грозные рептилии, как кобра, гюрза и щитомордник.
Отчего-то задницей чую, что змеиные «браслеты» на руке ловца — явление крайне нежелательное и безразличное к ним отношение чревато самыми печальными последствиями. Опираясь на кольца, змея (особенно такая сильная, как гюрза) может вырваться и нанести смертельный укус.
Такой твари только дай точку опоры и она вмиг вырвет голову и нанесет тебе смертельный удар. И даже отрубленная голова еще живет десять часов и все это время способна укусить.
Здесь под лихим лозунгом «слабоумие и отвага» действовать не получится. Тут надо осторожно и аккуратно брать змею сразу двумя руками, за шею и за хвост.
Итак, эфа у меня в руке. Такие вот «аллюры храбреца». Я, чертыхаясь про себя, достаю из кармана плотный мешочек, распутываю живые кольца, и, набрав в грудь побольше воздуха, сам со скоростью броска змеи бросаю свой трофей туда хвостом вниз. Змея падает камнем, повинуясь силе всемирного тяготения. Зубы клацают в воздухе, но моя рука остается невредимой. Ух! Вытираю выступивший холодный пот со лба. Все мои мышцы подрагивали. Перемещаю мешочек в рюкзак.
Но гадкое ощущение скользящего прикосновения пресмыкающегося никак не проходило.
Воодушевленный первым трофеем, иду, петляя как кролик, по открытому руслу канала и с еще большим вниманием озираюсь по сторонам. Теперь, зная, что опасность грозит отовсюду, я бесшумно скользил по твердой, как асфальт, земле. Иду долго, но ничего не нахожу. Несмотря на это, я не теряю надежды на охотничью удачу.
Хотя время приближается к полудню и солнечный диск становиться сплошным сполохом расплавленного огня. Стервятники, страшные предвестники смерти, показались в небе. Зноем дышали чахлые кусты держи-дерева, цепляющиеся по сторонам русла высохшего канала за выветренный щебень графитно-серого камня-трескуна. Ни капельки влаги, ни признака тени. Душно!
Когда голая часть оросителя кончилась, передо мной снова встал камыш плотной, высокой стеной. Ветер бросал его в разные стороны, катил по руслу золотой шелестящей волной. Я скрылся в камышовой чаще с головой, и пошел медленно и осторожно.
И вдруг… почувствовал, что наступаю на что-то живое и мягкое: в ту же секунду раздается дикий звериный визг, злое рычанье; кто-то хватает меня за ногу и больно, как тисками, сжимает ее. Я услышал крик бессилия и смертной муки. От страха и боли я падаю навзничь. Отчаянно барахтаюсь в грязной жиже какой-то лужи. Во время падения вижу, как из-под моих ног, с шумом подминая камыш, убегает какой-то крупный зверь.
Существо мчалось со скоростью убегающей собаки. Вначале, мне показалось, что это волк. Но вот зверь, повернув голову, оглядывается назад, и навсегда, как в стоп-кадре, остается в моей памяти. У зверя острая, почти лисья морда, испуганно-злые глаза и рыжая, свалявшаяся в клочья шерсть на боках. Это был самый обыкновенный шакал.