— Она по-прежнему в нем живет?
— Не знаю. Может быть.
— Где находится этот дом?
— В каньоне Чентри, в Аризоне, на границе с Нью-Мексико, неподалеку от шахты. Кстати говоря, его владельцем некогда был Чентри.
— Художник?
— Нет, его отец Феликс, — ответила она. — Феликс Чентри был инженером. Это он открыл ту шахту и руководил ею до самой смерти. Именно поэтому я почувствовала себя такой обиженной, когда Джек купил дом у его наследников и подарил той женщине.
— Я вас не совсем понимаю.
— Это очень просто. Джек принял шахту от Феликса Чентри. Кстати, он был его родственником. Мать Джека была двоюродной сестрой Чентри. Вот еще одна причина, по которой он должен был купить этот дом мне. — В ее голосе слышалась почти детская обида.
— Именно поэтому вы и купили картину Чентри?
— Может быть. Я никогда не задумывалась над этим. Наверное, я купила ее потому, что меня заинтересовал автор. Только не спрашивайте, в каком смысле он меня заинтересовал: последнее время эта проблема сделалась довольно острой.
— Вы по-прежнему хотите вернуть картину?
— Сама не знаю, — ответила она. — Но я хочу вернуть дочь. И нам не следует стоять здесь и терять время.
— Знаю. Просто я жду чек, который должен принести ваш муж.
Миссис Баймейер как-то сконфуженно посмотрела на меня, вошла в дом и оставалась там довольно продолжительное время.
Бинокль по-прежнему висел у меня на шее, поэтому я снова подошел к изгороди и остановился на краю склона. Темноволосый мужчина и седая женщина продолжали очищать оранжерею от сорняков.
В дверях появилась миссис Баймейер. Она была одна, по щекам ее текли слезы гнева. Чек, который она мне вручила, был выписан ею, а не ее мужем.
— Я уйду от него, — проговорила она, обращаясь ко мне и к собственному дому. — Уйду, как только мы закончим дело.
XVII
Я поехал в центр и поменял чек на наличные, прежде чем кто-либо из супругов Баймейер не вздумал задержать его реализацию. Оставив автомобиль на стоянке за банком, я прошел небольшой отрезок улицы и очутился у сквера, в глубине которого находилось здание редакции. Информационный отдел, почти вымерший в ранние утренние часы, теперь кипел и бурлил. За пишущими машинками сидело человек двадцать.
Заметив меня, Бетти поднялась из-за стола и с улыбкой подошла, втягивая живот.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал я.
— А мне — с тобой.
— Я имею в виду серьезный разговор.
— Я тоже.
— Ты кажешься чересчур счастливой.
— Потому что так оно и есть.
— Мне придется уехать из города. — Я объяснил причину своего отъезда. — Не можешь ли ты во время моего отсутствия сделать для меня одну вещь?
— Я надеялась, что могу кое-что сделать для тебя в твоем присутствии, — произнесла она с многозначительной улыбкой.
— Если ты намерена продолжать словесный поединок, наверное, имеет смысл подыскать для этого более спокойное место.
— Может, здесь?
Она постучала в дверь с надписью «Главный редактор», но никто не отозвался. Мы вошли в кабинет, и я поцеловал ее, почувствовав, что у меня повышается не только температура.
— Эй! — тихонько воскликнула она. — Так я тебе еще нравлюсь?
— Да, но мне придется уехать. Фрэд Джонсон, наверное, уже в Тусоне.
Она коснулась моей груди кончиками пальцев, словно выстукивая какое-то послание на пишущей машинке:
— Будь осторожен. Фрэд из тех мягких мальчиков, которые иногда могут быть опасны.
— Он уже не мальчик.
— Знаю. Это тот светловолосый молодой человек, который работает в музее, но он очень несчастлив. Как-то он признался мне в этом, рассказывая о своей ужасной семье. Его отец — ни на что не годный алкоголик, а мать живет в постоянном напряжении. Фрэд пытается выбраться из всего этого, но у меня такое впечатление, что, несмотря на кажущееся спокойствие, он близок к отчаянию. Поэтому будь осторожен.
— С Фрэдом я сумею справиться.
— Я знаю. — Она положила ладони мне на плечи. — Так что же я могу для тебя сделать?
— Ты хорошо знаешь миссис Чентри?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Почти с самого рождения. Я была маленькой девочкой, когда познакомилась с ней.
— Вы дружите?
— Вроде того. Я часто оказывала ей разные услуги, но после вчерашнего вечера чувствую себя немного неловко.
— Будь с ней в контакте, ладно? Мне бы хотелось знать, что она будет делать сегодня и завтра.
— Могу я узнать почему? — Моя просьба как будто несколько обеспокоила ее.
— Боюсь, что не смогу тебе ответить. Я сам не знаю почему.
— Ты в чем-то подозреваешь ее?
— Я подозреваю всех.
— За исключением меня, надеюсь. — Ее улыбка была серьезна и многозначительна.
— За исключением тебя и себя. Так ты можешь понаблюдать для меня за миссис Чентри?
— Разумеется. Я и так собиралась ей позвонить.
Я оставил автомобиль на аэродроме в Санта-Тересе и сел в самолет, летевший в Лос-Анджелес. Там мне пришлось сорок минут ожидать рейса на Тусон. Я съел бутерброд в баре, запил его пивом и позвонил в свое бюро, чтобы узнать о телефонных звонках.
Мне сообщили, что звонил Саймон Лэшмэн. У меня еще было время, чтобы с ним связаться.
Его голос в телефонной трубке показался мне еще более недовольным и брюзгливым, чем утром. Я представился, сказал, где нахожусь, и поблагодарил за звонок.
— Не за что, — сухо отозвался он. — Я не собираюсь извиняться за свою раздражительность, потому что она совершенно оправданна. Отец этой девушки подложил мне когда-то большую свинью, а у меня нет обыкновения прощать. Каков отец, такова и дочь.
— Я действую не по приказу Баймейера, — сказал я.
— Мне показалось, что так.
— Меня наняла его жена. Она очень волнуется за дочь.
— И правильно делает. Девица ведет себя как наркоманка.
— Значит, вы ее видели?
— Да. Они были здесь с Фрэдом Джонсоном.
— Можно мне приехать и поговорить с вами сегодня вечером?
— Вы же говорили, что вы в Лос-Анджелесе?
— Через несколько минут я сажусь в самолет на Тусон.
— Хорошо. Я тоже предпочитаю не говорить о таких делах по телефону. Когда я работал в Таосе, у меня даже не было телефонного аппарата. Это был самый счастливый период в моей жизни. — После этого он тут же взял себя в руки: — Кажется, я начинаю болтать вздор. Ненавижу стариков, которые несут вздор. Итак, до свидания.
XVIII
Дом Лэшмэна стоял на краю пустыни, у подножия горы, которая появилась перед моими глазами задолго до приземления самолета. Это было обширное двухэтажное здание, окруженное деревянным забором, напоминавшим частокол.
День уже клонился к вечеру, но было еще жарко.
Лэшмэн отворил калитку и вышел мне навстречу. Его лицо, изборожденное глубокими складками, было заключено в рамку седых волос, ниспадавших до самых плеч. На нем были брюки и рубашка из выгоревшей голубой материи и плоские мокасины из козлиной кожи. Голубые глаза от долгого общения со светом выцвели наподобие одежды.
— Мистер Арчер?
— Он самый. Спасибо, что позволили мне приехать.
Старик вел себя, казалось бы, совершенно просто, но во всей его фигуре было что-то, заставлявшее относиться к нему с уважением. Рука, которую он мне протянул, была искривлена артритом и покрыта пятнами краски.
— В каком состоянии был Фрэд Джонсон?
— Он показался мне очень усталым, — ответил Лэшмэн. — Но в то же время сильно возбужденным. Это возбуждение придавало ему сил.
— А чем оно было вызвано?
— Ему не терпелось поскорее встретиться с Милдред Мид. Его интересовало авторство какой-то картины. Он утверждал, что работает в музее в Санта-Тересе. Это правда?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да. А как вела себя девушка?
— Она была очень спокойна. Насколько я помню, она не произнесла ни слова. — Лэшмэн бросил на меня испытующий взгляд, но я сделал вид, что не заметил этого. — Пойдемте в дом.
Он проводил меня через внутренний дворик в свою мастерскую. Единственное большое окно выходило на пустыню, тянувшуюся до самого горизонта. На мольберте стоял незаконченный, а возможно только что начатый, женский портрет. Мазки краски казались свеженаложенными, а проступавшие сквозь них черты лица напоминали Милдред Мид, которая упорно всплывала из бездны прошлого. На стоявшем рядом столе, покрытом пятнами старой краски, лежала прямоугольная палитра, испещренная мелкими мазками.