Гроза двенадцатого года
Настала - кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
А вот какую оценку полководцу дал генерал А.П. Ермолов, служивший с ним: “Барклай-де-Толли имеет недостатки, с большею частию людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма немногих из знаменитейших наших генералов”.
Мнения со временем о полководце поменялись, и в памяти потомков Барклай-де-Толли остался полководцем с благородным и независимым характером, честно исполнившим свой долг перед Россией. Он принадлежит к когорте русских полководцев и военных деятелей, которые взрастила школа передового национального искусства Русской армии второй половины XVIII - начала XIX века. Он был самостоятелен в своих мнениях и решениях, обладал предусмотрительностью и настойчивостью в достижении поставленной цели, сохранял спокойствие и не терял самообладания в критические минуты на поле брани. Добивался от офицеров уважительного отношения к солдату, его человеческому достоинству и воинскому званию. Был доблестным и мужественным воином, строг по службе к себе и подчиненным.
Анатолий Докучаев, «Патриоты Отечества», №9, 2011 г.
ДВА НАПОЛЕОНА
Да, были два Наполеона:
Один из книг, с гравюр и карт.
Такая важная персона.
Другой был просто — Бонапарт.
Один с фигурой исполина.
Со страхом смерти не знаком.
Другого била Жозефина
В минуты ссоры башмаком.
Один, смотря на пирамиды,
Вещал о сорока веках.
Другой к артисткам нес обиды
И оставался в дураках.
Мне тот, другой, всегда милее.
Простой, обычный буржуа,
Стихийный раб пустой идеи,
Артист на чуждом амплуа.
Я не кощунствую: бороться
Со всей историей не мне...
Такого, верю, полководца
Не будет ни в одной стране.
Наполеон был наготове
Всесильной логикой штыка
По грудам тел и лужам крови
Всего достичь наверняка.
Ему без долгих размышлений
Авторитетов разных тьма
Прижгла ко лбу печатью «гений»
Взамен позорного клейма...
Но тот, другой, всегда с иголки
Одетый в новенький мундир,
В традиционной треуголке,
Незрелых школьников кумир,
Мне и милей, и ближе втрое,
И рад я ставить всем в пример,
Как может выбиться в герои
Артиллерийский офицер.
Аркадий Бухов, 1912 г.
КУЛЬТУРА И КУЛЬТПАСКУДСТВО
ТИПА ГУРУ
А не замахнуться ли нам
на Вильяма нашего Шекспира.
Из к/ф «Берегись автомобиля»
Quoi (куда)? - Toi (туда)!
КВН-скетч от команды ДнГУ
Будет справедливо утверждать, что с определенных пор кино от Павла Лунгина – уже не столько продвинутый бренд, сколько зримый, осязаемый, вполне повседневный фактор культурной, да и политической, жизни российского общества. Это, кстати, далеко не каждому дано и уже само по себе оправдывает уважительный и одновременно пристальный интерес к создателю «Свадьбы», «Острова» и ряда других резонансных картин. Естественно, и общество, со своей стороны, вправе рассчитывать на выверенность собственных оценок Павла Семеновича по актуальным, в том числе болевым, точкам российского бытия, на их заточенность под обоюдоострый диалог – уже хотя бы в силу длительного нахождения знаменитости в перекрестье мировоззренческих «прицелов». Понятно, лучшие ответы на возможные сакраментальные вопросы – это сами фильмы. Но когда зрительские оценки творчества заведомо полярны, а само оцениваемое творчество де-факто спроецировано на политическую злобу дня, тогда проявляемый непосредственно к автору интерес уже, пожалуй, не совсем «любопытство» и не вполне «праздное».
Надо сказать, что и со своей стороны Павел Лунгин не прочь при случае отметиться в виртуальном пространстве (Интернет, телевидение) - и именно на предмет позиционирования собственных точек зрения по тем или иным вопросам. В этой связи значимым событием смотрится интервью с участием журналиста Александра Мельмана, опубликованное в «Московском комсомольце» 21 марта 2012 года под названием «Сам в себе режиссер». Здесь в контексте выхода на экран нового своего фильма «Дирижер» Павел отзывается на проявления зрительского интереса к своему творчеству, кроме того характеризует страну и общество как факторы своей профессиональной и политической деятельности. Наконец, здесь же он делится переживаниями личного характера в отношении безвременно ушедших родителей и собственного жизненного опыта. Вот с этих личностных обстоятельств и хотелось бы начать, при том, что с самим Павлом два последних года школы мы проучились в одном классе, а обоих его родителей знали лично.
Надо сказать, что Пашка (тогда именно так!) являлся физически крепким, кряжистым еврейским хлопцем («евреец» - как он о себе шутливо говорил), который прочно, основательно располагался на ногах, но был способен, при случае, и быстро сбегать, и шустро сплавать. При этом он в общении зачастую фигурировал не как Пашка, а как «Вася»: таких друзей-приятелей, называвших друг друга «Васями», в классе было трое. Еще он, на нашей памяти, старался в обычных разговорах говорить сугубо по делу, избегать пустого словоблудия и т.п.; при этом - что отличало его от всех нас и было предметом тайной зависти многих – он в совершенстве владел французским (результат, надо полагать, маминого воздействия). Он и одного из нас (Е.Р.) целый год «мониторил» в этом вопросе, дав напрокат продвинутый самоучитель, ставя при случае произношение и прочее. Просторный дом их, где мы (хлопцы «не-еврейцы») в меру оттягивались и балбесничали, являлся по сути умеренно-оппозиционным салоном, где на видном месте располагалось фото известного писателя-диссидента Виктора Некрасова и куда охотно захаживал (на предмет «потоптаться» на Советской власти) тогдашний диссидентствующий бомонд. Лилиана Зиновьевна (мама «еврейца») – подтянутая, порывистая в движениях, конкретно обаятельная дама – отличалась тем, что еще более Паши говорила без словоблудия и по делу, при этом опять же конкретно во всё вникала – как итог всё в семье, похоже, держала под своим «подтянуто-порывистым» контролем. Сами мы, в частности, обязаны ей тем, что она (светлая память!) настоятельно рекомендовала нам, тогда еще 21-летним недообразованцам, прочитать «Бесы» Достоевского и «вообще, побольше читать Гоголя».
Внимательно прочитав в МК интервью, мы прежде всего убедились в том, что усвоенный с младых ногтей вербальный стиль Павла (стараться говорить по делу и т.д.) особо никуда не делся. Заметным, однако же, стало и то, что обретенный им со временем профессионализм оказался способен придать наличной риторике некий второй план – благодаря присутствию, скажем так, фигур речи (мифологемы, приукрашивания, необязательные с виду отвлечения и т.п.) и одновременно фигур умолчания (в контексте обсуждаемого диалога – уходы от прямых ответов и недосказы).
И второй аспект, опять же существенный для понимания нюансов. Предваряя диалог, А. Мельман охарактеризовал Лунгина «еще и мудрецом». Видимо, Павел в свое время давал соответствующие поводы, но мы, к примеру, ничего такого в тексте не отметили (хотя сам по себе вкус Лунгина к «размышлизму» – конечно). Что, однако, действительно привлекло внимание в случае экскурсов личностного и философского плана, так это мрачный психологический фон - симптом, несколько неожиданный для внешне успешного, обласканного сюзеренами и поощряемого всемудрой Совой киношного мэтра. Не то чтобы надрыв, но определенно тоска, усталость и апатия проступают в следующем, например, откровении: «Вообще жизнь – тяжелое испытание. Даже те, кто говорит, что прожили счастливую, благополучную жизнь, на самом деле… врут себе, другим. В каждом из нас есть или обиженный сын, или жестокий отец. В нас сидит тот, кого предавали, кто сам предавал».
Стоит добавить, что мрачные эти сентенции, на грани покаяния, де-факто оказались в поле зрения не сами по себе, а в контексте обсуждения «Дирижера». Думается, данное обстоятельство своего рода знак того, что новый фильм, при всей его внешне отстраненной атрибутике (Палестина, дирижерство и т.д.) для самого Павла, напротив, глубоко внутренняя позиция - как боль или крик. Подозреваю, что «Дирижер» при этом сделан и как своего рода реквием по ушедшим в иной мир матери и отцу - Семену Львовичу. С учетом этих деликатных моментов мы предпочли бы не поднимать здесь тему данного фильма. Что же касается упомянутого в интервью сериала «Подстрочник» (автор О. Дорман) с моноучастием в нем Лилианы Зиновьевны, можем лишь сожалеть, что картина получилась не в меру затянутой, а саму мать Павла неоправданно представила в мировоззренчески смещенном, этно-элитарном (скажем так) ракурсе.