фривольных форм, под стать их статям.
Налюбоваться видами, к сожалению, не дали. За спиной стоящего в дверях мажордома возникла суета и донельзя знакомый голос зазвучал.
— А ну пусти меня! Пусти, я сказал! — злой и резкий голос, который я бы узнал из тысячи, принадлежал конечно же Михаэлю.
—…господин, прошу, подождите, ваше лечение ещё не окончено. — также доносилось за дверями, но голос молодого бандита его перекрывал.
— Пшёл нахрен! Генри, а ну дай пройти! — появилась в проёме фигура Михаэля, но мажордом стоял неподвижно, ожидая решения старшего.
— Ооо, Мишенька, ты пришёл в себя? Генри, впусти его, пусть заходит. — ответил Греков, откинув в сторону халат и совершенно не стесняясь своей наготы.
— А ну брысь! — рявкнул Михаэль и на прошмыгнувших мимо девушек и на увязавшегося паренька медика. И к слову сказать, выглядел будущий наследник гораздо лучше, чем в нашу с ним последнюю встречу. Рука его зажила, а восстановившаяся суща за спиной выглядела куда более мощной и габаритной. Бордовый цвет стал насыщеннее, а нити, стягивающие все органы чувств, натянулись. — Дядя, какого хрена⁈
И не смотря на повышенный тон в его адрес, Исмаил расплылся перед ним в улыбке.
— Здравствуй племянник. А что такое, чего ты так злишься? — удивлённо вопросил он, выбирая в шкафу подходящие по размеру брюки.
— Я же сказал не приказывать моим подчинённым! Он мне принадлежит, мне! Понял! — указал Михаэль пальцем на вошедшего в комнату Анатолия. — И не смей вмешиваться в мои дела! Их мне отец выдал, не тебе.
— Ох-хо-хо, мальчик мой, — по доброму засмеялся Исмаил и огненный дух за его спиной тоже пошёл волнами смеха. — Я погляжу ты прям вырос. От помощи родного дяди отказываешься. Но ты не забывай, мы всё же семья и должны помогать друг другу.
Сказал он пафосно. Даже палец поднял нравоучительно, красуясь в зеркале и определяясь, подходит ли алая жилетка к чёрным брюкам.
— Да хрен мне, а не инициация, если я сам не справлюсь, — сплюнул на дорогой ковёр Михаэль, расхаживая из стороны в сторону. — Хрен мне, а не долгая жизнь! Отец так и сказал.
— Ну тогда старайся, мальчик мой, — ответил Исмаил, парфюмом брызгаясь, чьи капельки вблизи его одежды моментально загорались. — И если не справляешься, то помни, ко мне ты всегда можешь обратиться за…
— Да пошёл ты! — огрызнулся Михаэль больше обиженно нежели гневно и, круто развернувшись, пошёл на выход. — Я САМ! Сказал же! Толя, за мной!
—…за помощью, — продолжил фразу Греков, когда взбешённый отрок удалился. Затянув чёрный галстук, он повернулся и по довольной улыбке стало очевидно, что Михаэля банально развели. — Вот так-то лучше. Генри, ликвидируй.
Указал носитель пламенного духа на бутылки с полыхающим огнём, вот только ни их производитель, ни мажордом не заметили, как Михаэль телекинезом умыкнул одну из них. И снова, стоило ворону в своём укромном уголке немного сдвинуться, как тут же сущности обоих мужчин повернулись в его сторону.
— Генри, у вас тут что, крысы завелись? — спросил брезгливо Исмаил, прислушиваясь.
— Возможно, сэр. — виновато ответил мажордом.
И опять произошёл момент непонимания, как я очутился здесь, что тут происходит и для чего. Благо продлился он недолго и я выпал в реальный мир. В голове тут же начали производиться расчёты, сколько осталось времени до их прибытия, но сползший на диван ворон мне выдал.
— Ке-кех-хекер «Я им в энергобаки поднаср*л» - светился он довольством.
— Мояж ты птичка! — подняв на руки я с чувством в пернатую макушку его поцеловал. — Сколько времени у нас?
— Креех «Полчасика» — прокряхтел он, уворачиваясь.
— Отлично! — поднявшись резко, я в темноте вечерней принялся оглядываться и решать, что ценное необходимо сохранить и спрятать. Взгляд тут же пал на книги. — Так, Белый, книжки все сожрать, а я тем временем… а я… я…
И я задумчиво затих.
И вороны вместе со мной затихли.
И даже кузнечики за окном трещать перестали.
Чувство переломного момента подкрадывалось всё ближе и ближе и признавать его чертовски не хотелось.
— А я пока подумаю. — промолвил в темноте.
Отперев засов и выйдя в наступающую ночь я думал то, о чём не думал никогда. О том, что ценно лично мне сейчас.
Сад с яблонями встретил меня ласковой прохладой. Уже который день живя иначе, я как-то не особо замечал всю ту энергию, что в них струилась из корней по веткам, к яблокам и вновь обратно. Такая красота, а я как будто быть слепым пытался. Всё как-то по привычке продолжал существовать и новое увидеть и всем собой это признать получалось не просто.
А ведь вот оно, вокруг, только руку протяни.
Коснувшись рукой ствола яблоньки я сразу увидел, как оно энергией своей меня в ответ коснулось. И эта живая поддержка таким теплом отозвалась, что как-то разом и в моменте я увидел наконец весь мир вокруг. Деревья, землю, небо, звёзды, все связи их как явные, так и вовсе пока незаметные.
На дом свой оглянулся и его увидел будто бы насквозь. Он тоже был живым. Живым и дряхлым. До невозможности уставшим и просевшим.
К нему я тоже подошёл и прикоснулся. Спросил беззвучно, хочет ли он жить и грустный пришёл ответ. Таким, что слёзы навернулись, хотя казалось, что со смертью говорил на ты, ведь всех родных своих и близких сопроводил из жизни.
Дом слишком многих потерял.
Дом хотел покоя.
Дом хотел уйти.
И он держался только для меня.
Ну что же, кров родной мой. Я тебя услышал.
Похлопав по дверному косяку, я вытер слёзы и с улыбкой повернулся к саду. Уж если и спасать, то тех, кто этого желает.
Закончившие прятать книги, два ворона меня нашли за действом может быть и странным. По крайней мере для меня. Я от ствола к стволу передвигался и говорил, как говорил бы с человеком. Ведь прав был Чёрный, когда меня учил, что мысленного намерения порой достаточно и именно с него и начинается любое действие. И чем точнее суть намерения, тем легче сам процесс.
Всему живому я предлагал уйти.
Понятно дело, что не корнями по земле, но всей энергией, что в них заключена. Всей жизнью, что четырьмя поколениями моей семьи сохранялась и взращивалась. И слова нужные сами подбирались, не даром же я столько книг прочитал и заклинателем числился.
Да и всё, что вокруг, словно само подсказывало говорить…
От плодов, вдоль стволов, Меж корней до корней, Протекай, утекай, от беды уходя. От листка лепестка Истекай, не жалей. Не теряй, собирай В плод один силу всю. Мощь земли, свежесть вод, Память лет, ветра смех, Собирай, не теряй Ни о чём не жалей. Оставляй только тлен, Оставляй пыль и плен Столь привычных оков. Возродишься ты вновь Краше всех, и сильней, Выше прочих других И подаришь плоды Всем достойным тебя.
И на этот раз энергия текла по корням куда как резвее, чем в прошлый раз и яблоки теперь превращались не в гниль, а действительно в пыль, разлетаясь под лёгким ветром. Ни одна из яблонь не отказалась и не воспротивилась. Даже наоборот, их поток жизни нарастал, сливался воедино и даже сквозь закрытые глаза светился он ярко и пульсировал, следуя за мной от дерева к дереву, аккурат к самой первой и самой раскидистой яблоне.
В саду её сажали первой и уже от неё родились и размножились остальные. Теперь же они вновь по воле моей и намерению возвращались к прародительнице, дабы изменить свою форму и сохранить свою жизнь.
И процесс этот шёл. И более того, помимо яблонь, ниточки энергий протянулись от всего сада. Что кусты ягодные, что картофель с морковью, что лук, что клубничка реденькая, что чеснок злючий, все захотели в общем потоке слиться в единое. Даже посаженный прадедом и стоящий на околице ясень и тот решил вплестись в этот круговорот.
И когда весь прилегающий сад завял и превратился в сухостой, я руку протянул и с самой старой яблони сорвал последнее из яблок. Да только вот открыв насквозь промокшие глаза и на последний плод взглянув, язык бы мой не повернулся это яблоком назвать. Под светом звёзд и выглянувшей из-за туч луны в ладони я держал… какой-то плотный восьмидольковый орех, сотканный из чистого золотистого сияния. И если приглядеться зрением иным, то в центре его зрело семя, чьё золото сияло и вовсе ослепительно.
— Вот вам и пирожок с повидлом. — сказал я тихо и взглянул на воронов.
А те смотрели на меня во все глаза и было во взглядах их такое, чего доселе я не замечал ни разу. Без всякой дурости и снисхождения, без насмешек