целом вполне укладывающуюся в племенную, и другие характерные особенности.
В связи с этим надо отметить, что этнографические данные XIX–XX вв. никак не могут служить основой для реконструкции этнических структур эпохи палеолита; некоторые отдаленные экологические аналогии, возможные с обществами оседлых охотников на морского зверя, типа эскимосских, для этого явно недостаточны. Для мезолита, напротив, привлечение сравнительного материала по австралийским аборигенам, бушменам, некоторым племенам американских индейцев в принципе представляется допустимым, тем не менее, необходимо всегда помнить как необычно экстремальный характер экологии всех этих групп, так и то, что их предки в течение ряда тысяч лет обитали на одной планете с высокоразвитыми цивилизациями, и даже весьма высокая степень изолированности не может гарантировать стопроцентного отсутствия косвенного воздействия этого фактора на рассматриваемые общества.
Трудно решить, насколько отчетливо этнические различия эпохи палеолита и мезолита могут быть прослежены в локальных археологических культурах. Культуры эти, имеющие, как правило, весьма широкое распространение (например, от северной Японии до Аляски), не могут быть сопоставлены ни с предплеменами, ни даже с соплеменностями. В эту эпоху нельзя еще говорить об историко-этнографических областях[111], вряд ли можно говорить и о хозяйственно-культурных типах. Хозяйственно-культурный тип для всего человечества был один — первобытные комплексные охотники и собиратели. Он подразделялся на бродячих и относительно оседлых, имел локальные вариации в зависимости от ландшафтно-климатических зон, но в основе своей, в материальной культуре, орудиях труда, предметах быта не мог не быть достаточно однороден для всего человечества. Зональные различия определялись, прежде всего, условиями среды, в том числе даже характером каменного сырья; показателями именно таких зональных различий и являются археологические культуры этого времени.
Следует особо выделить две огромные зоны в ойкумене того времени — западную и восточную. Они довольно четко различаются не только по палеолитическому каменному инвентарю, но и связаны скорее всего с формированием двух основных (как расовых, так и языковых) делений древнего человечества — восточного и западного[112].
Темпы изменения физического типа человека медленнее, чем темпы культурных изменений; многие общности не раз меняли свой язык за известный нам период их истории. Поэтому неудивительно, что некоторые народы нашего времени, физический тип которых в основном характеризуется «восточными» чертами, говорят на языках «западного» происхождения, приобретенными ими в ходе их позднейшего распространения на земле. Однако в целом и в наши дни на этнической карте мира можно отметить обширные зоны, заселенные в основном народами либо «восточного», либо «западного» происхождения.
В языковом отношении к «западным», очевидно, относятся языки Африки, прежде всего, банту и «бантоидные», а также различные суданские и семито-хамитские языки. Последние включаются в одну огромную надсемью языков, распространенных в Передней и Южной Азии, Европе и Северной Евразии, так называемую ностратическую, или бореальную, надсемью. Совсем другая, очевидно, никак генетически не связанная с западной восточная древняя языковая общность представлена так называемым тихоокеанским языковым стволом, куда должны быть отнесены языки большинства народов Восточной и Юго-Восточной Азии — сино-тибетские и аустрические, т. е. аустро-азиатские (мунда и мон-кхмерские) и аустронезийские (малайско-полинезийские). Совершенно неясен вопрос о соотношении с тихоокеанским языковым стволом языков австралийских и папуасских.
Что же касается языков Нового Света, весьма разнообразных в типологическом отношении и распадающихся на много семей индейских языков, то скорее всего их генезис происходил уже в Новом Свете, в условиях постоянной дифференциации расселяющихся по огромным пространствам Американского континента человеческих коллективов, происходящих от сравнительно небольшой группы первоначальных засельников Америки, попавших сюда в самом начале верхнего палеолита, около 30 тыс. лет назад, а может быть, и раньше[113]. Поэтому сейчас проследить какое-либо материальное родство большинства языков Нового Света с языками Старого Света уже не представляется возможным.
В любом этногенетическом процессе всегда наличествует баланс двух диалектических противоположностей: этнической интеграции и этнической дифференциации. Соотношением этих двух тенденций, собственно, в основном и определяется специфика любого конкретного этногенетического процесса. На пресапиентной стадии развития человечества преобладали тенденции его дифференциации, еще не только и не столько культурной и социально-этнической, сколько биологической, что и сражалось в огромной пестроте известных нам неандертальских форм (хотя, конечно, нам известна пока лишь ничтожная часть реально существовавшего их многообразия)[114]. Что касается интеграции, то она проявлялась преимущественно в распространении на довольно больших пространствах общих черт, свойственных отдельным, пока еще очень простым, культурным достижениям, в частности, отдельным типам каменной индустрии.
Сапиентация, т. е. распространение на все человечество новых биологических и тесно с ними взаимосвязанных культурно-социальных черт, сама по себе была явлением интеграционного плана, причем первостепенной важности. Собственно, именно эта интеграция определила принципиальное единство человечества, сохраняющееся и по сей день. Преобразование стад в роды, образование предплемен было одновременно и интеграцией (стяжение парных сочетаний родов в предплемена) и дифференциацией (уменьшение диффузности популяционной сети, возрастание различий между предплеменами). В мезолите вынужденное дробление относительно крупных и относительно оседлых предплемен — коллективов охотников на крупную дичь на мелкие бродячие коллективы охотников на мелкую дичь — явно должно было обусловить преобладание дифференциационных тенденций. Совокупность таких мелких коллективов, восходящих к общему предковому предплемени или к нескольким близко родственным предплеменам, говорящим на близких диалектах, составляет уже зародыш соплеменности или группы родственных племен. При благоприятных условиях, беспрепятственном росте, распространении на ранее незанятых территориях, из такой мезолитической или позднепалеолитической совокупности мелких бродячих коллективов непосредственно могла вырасти подлинная соплеменность (группа родственных племен), а при дальнейшем расселении последней уже могла образоваться и целая группа родственных соплеменностей, т. е. суперэтническая категория, этнолингвистическая семья. Не исключено, что некоторые этнолингвистические семьи аборигенов Австралии или американских индейцев могут иметь именно такое происхождение. Но такое однозначное, чисто дифференциационное развитие этногенетических процессов, следует подчеркнуть, могло происходить только в исключительных условиях, при освоении необитаемых до этого территорий. Нормальное же течение этногенетических процессов определялось балансом дифференциации и интеграции, их чередованием. Но лишь начиная с эпохи неолитической революции такое взаимодействие двух тенденций могло приобрести вполне развитые формы.
На протяжении же всей эпохи палеолита, как нам представляется, существовали в большей мере условия для дифференциации, нежели для интеграции. Подлинная этническая интеграция предполагает наличие какого-то консолидирующего центра, имеющего определенное превосходство (численное, культурное, экономическое, политическое или какое-либо другое) над остальными компонентами этногенетического процесса. Однако в условиях палеолита нормально функционирующие этнические коллективы во всех этих отношениях должны были быть в силу единства палеолитического хозяйственно-культурного типа примерно равны, а ослабевшим коллективам скорее предстояло вымирание, чем интеграция с более крупными. Надо полагать, что в ходе этнической дифференциации в палеолите образовывалось немало таких ветвей, которые в силу каких-либо неблагоприятных обстоятельств заканчивались в основном тупиком, вымиранием, и лишь небольшая часть их членов могла выжить,