прессой или не доведешь эту историю до ещё большего безумия в средствах массовой информации.
Внезапно я злюсь — в основном на себя, за то, что на меня так повлиял этот мужчина, которого я даже не знаю, просто потому, что он привлекателен.
Неужели я действительно так слаба?
Я не слишком усердно ищу ответ на свой собственный вопрос.
Вместо этого я делаю глубокий вдох, смотрю на него прищуренными глазами и говорю себе перестать.
— Зачем я здесь?
Его глаза тоже сужаются, чувствуя резкую перемену в моём настроении.
— Я уже говорил тебе. Мне нужно немного картин… услуга, которую, если я не ошибаюсь, вы и оказываете.
Я вздрагиваю от холодности его тона, и насмешка срывается с моих губ, прежде чем я успеваю остановить её.
— Чушь собачья.
Выражение его лица выравнивается, а глаза начинают блестеть от сдерживаемого гнева. У меня сразу возникает ощущение, что у него нет большого опыта общения с людьми, бросающими ему вызов.
— Прошу прощения? — рычит он.
— Ты слышал меня, — огрызаюсь я, чувствуя себя — глупой и храброй. — Мы оба знаем, что ты вызвал меня сюда не для того, чтобы торговать произведениями современного французского искусства. Так почему бы вам просто не перейти к делу, мистер Крофт?
Я признаю, что добавляю последнюю часть, просто чтобы разозлить его.
Не сводя глаз с моих губ, он непроизвольно наклоняется ко мне, делая два шага от своего стола, прежде чем успевает остановиться, готовый пересечь комнату и либо убить меня, либо заткнуть поцелуем — я не уверена, что именно. Я наблюдаю, нервы крутятся у меня в животе, когда он замирает, понимая, что он сделал.
Ни один из нас не двигается, когда он делает глубокий вдох через нос, его кулаки так сильно сжимаются по бокам, что вены выскакивают на его загорелых предплечьях. Проходит несколько коротких секунд, и он прислоняется к краю стола, снова контролируя ситуацию.
Он откашливается.
— Я предпочёл бы вчерашнее прозвище.
Я смотрю в эти самые зелёные глаза и вздёргиваю подбородок немного выше, не потрудившись ответить.
Он читает гнев на моём лице в течение долгого, неподвижного момента, пока моя кожа не начинает покалывать под тяжестью его взгляда, и воздух не начинает давить вокруг меня. Пока я не смогу больше этого выносить.
— Я не собираюсь разговаривать с прессой, — наконец говорю я, мой голос наполнен силой, которой я не чувствую.
Его брови приподнимаются, и его голос немного теряет свою смертельную остроту, когда он снова заговаривает.
— Что?
Я сглатываю.
— Если ты вызвал меня сюда, чтобы расплатиться со мной или отговорить от распространения этой истории в средствах массовой информации, не беспокойся, — я выпрямляю спину и захлопываю портфолио. — Я бы не стала с ними разговаривать, даже если бы они мне заплатили.
— Джемма, это не…
— И откровенно говоря, — продолжаю я, глядя на него во все глаза. — Это грубо и оскорбительно предполагать, что я продам свою историю только для того, чтобы быстро заработать. Может, я и не миллиардер, как некоторые, но я не хочу им быть. Я не хочу внимания. Я не могу дождаться, когда всё это закончится, и я смогу вернуть свою жизнь.
— Джемма…
— Сегодня утром около моей квартиры было около миллиона репортёров. Ты знал об этом? — спрашиваю я немного истеричным тоном.
Он открывает рот, но я слишком раздражена, чтобы остановиться.
— Конечно, ты это знаешь, ты знаешь моё имя, ты знаешь, где я работаю. Чёрт, ты, наверное, знаешь, что я ела на завтрак сегодня утром.
Его губы подергиваются.
— Я имею в виду, серьёзно, это было всего лишь долбаное печенье! Причём не очень хорошее… это не было фирменное печенье от Торговца Джо с полезной альтернативной глазурью и нежной начинкой без сахара внутри. Совсем не то же самое. И, честно говоря, мне бы совсем не помешала эта чёртова сахарная лихорадка, потому что мне пришлось улизнуть из своего дома, как это делали мои последние два крысеныша-парня после свидания, ещё до того, как я проснулась…
Его глаза становятся немного пугающими, когда я говорю это, но я так взвинчена, что не замечаю.
— … И не так просто, как кажется, ориентироваться в этом глухом переулке на этих чёртовых каблуках, которые Эстель заставляет меня надевать на работу. Я знаю, что Бостон историчен и всё такое, но можем ли мы уже покончить с этим долбаными булыжниками? Это уже не 1800-е годы, люди!
Наконец у меня заканчивается дыхание и слова, и я понимаю, что в течение последних пяти минут я довольно много кричала о некачественных завтраках и городской инфраструктуре мужчине, который фактически незнакомец, несмотря на то, что он запускал свой язык в мой рот. Дважды.
Меня заливает румянец, и я делаю глубокий, сдавленный глоток воздуха через нос.
— Ты закончила? — спрашивает он после минутного молчания, пристально глядя на меня.
Я не могу не заметить, что его рот искривлен, как будто он борется с очередной улыбкой.
Я киваю.
Он отталкивается от стола, пересекает комнату и останавливается всего в нескольких сантиметрах от меня. Его язык тела агрессивен, он претендует на весь воздух, как будто моё личное пространство принадлежит ему, а не мне. Он смотрит мне в лицо, наклоняясь вперёд, чтобы я не могла пропустить его слова.
— Я вызвал тебя сюда не для того, чтобы расплатиться с тобой, — говорит он, и его голос мягкий, не совсем обычный мягкий, хотя и мягкий, как гром кажется тихим, когда большой шторм надвигается на берег, отдаваясь эхом над океаном. Безопасно, но только на расстоянии.
Я смотрю на его подбородок, не в силах встретиться с ним взглядом.
— Так зачем ты меня вызвал? — спрашиваю я, мой голос дрожит от нервов.
Он ждёт, пока мои глаза снова встретятся с его, а затем делает что-то, от чего у меня перехватывает дыхание. Одной рукой он протягивает руку и заправляет за ухо прядь волос, выбившуюся из моего пучка в стиле Эстель, его пальцы задерживаются в пространстве рядом с моим лицом, но не касаются моей кожи. Я застыла как статуя, уставившись на него, ожидая, что он нарушит тишину, потому что я, конечно, не могу — моё горло застряло в эмоциях, которые я не хочу анализировать.
Дыши, Джемма.
— Чейз, — шепчу я, не отрывая от него взгляда. — Почему я здесь?
Как только его имя слетает с моих губ, весь лёд тает в его взгляде, и он внезапно смотрит на меня с чем-то очень похожим на тоску.
— Я хотел узнать, всё