Собралось много, как комара в сырое лето. Вокруг юрты шамана Апо стали, ждут.
Разложили костер смолистых священных щеп. Бросали священные травы, угодные духам, как кумыс — человеку. Дым от трав оранжевый, запах от трав — водка и тихий мед.
Небо над юртой зеленое, лица вокруг юрт жадные. Глаз вокруг юрт желтый.
Зазвенела тойгур-балалайка на двух струнах. Ударил одной ногой шаман Апо, вокруг костра пошел.
— Эй, эй, духи онгоны на березовых лодках с медными веслами! Спускайтесь с Абаканских гор сюда!… Э-эй!… Губы у вас жирные и масляные, будто у молодого барана, волос у вас седой, вырос — долго не тревожили! Э-эй-й!…
Всякая тайга воет вокруг — зеленая, голубая и черная. Всякие люди вокруг — стада, табуны людей, как скот весной траву — жуют.
Другой ногой ударил шаман. Заревела, обиделась земля, заревели люди:
— Э-эй, гони богов, шаман! Нечего на богов смотреть! Гони!
Взял стальной кобыз шаман. Зазвенел язык стальной, заревел, как лось со стрелой в боку. Быстро-быстро, точно жеребец у стада, догоняет огни шаман. Бешмет мокрый от пота, шея мокрая, амулеты мокрые — очень хорошо собирает духов Апо.
— Э-эй… Восьмибородые Тенгрихи на Абаканских горах, где снег как русский сахар, а березы с листьями китайского золота! Надевайте узду на сине-гривых коней, отбрасывайте на ледники троны — сюда, в долину Копай! Всех тенгрихов буду плеткой бить, железом гнать, эй-эй!… Точу нож на сердце своем!… Э-эй!… Стальной нож, добрый нож, заплатил русскому три соболя!… Э-эй!…
Юрту давят киргизы, воет юрта. Дым в юрте, жиром пахнет курдючным, хорошим жиром — боги любят жир. Духи человека не любят, не идут. А костер гоняет шаман, а огонь палит шамана, а дым в ушах и ноздрях как водка, как мед.
Бьет в бубен-тенгур шаман. Ревет, как медведь холостой, бубен-тенгур, за пять верст в тайге слышно. За пять верст киргизы молятся — комлает шаман Апо.
Ревет, говорю, бубен, как синий ветер в Тарбага-тайских горах, все ревет и ревет!
— Эй-эй!… Ерлик-хан, над духами киргиз! Самый богатый князь, у тебя подпруга из шелка, а узда из реки Абан сплетена!… А конь у тебя с гривой больше кедра! А чембырь из китайского гаруса! Седлай, Ерлик, лошадь, седлай, не корми! На голодной лошади выезжай, Ерлик, торопись!… Шаман Апо из рода Чекменя, всем шаманам отец, говорит, гонит!…
Лебедь всеми двенадцатью струнами поет. Тепшур в обе ладони гнется — звенит. Бубенцы на шамане, как волки, оскалились.
Нет, не подымается на небо шаман!
Нет на губах священной синей пены!
Нет на амулете стянутых, догоняющих бога пальцев!
Не летит над тайгой шаман!
Гнется юрта, стонет, ревет:
— Гони, гони богов, шаман! Всех старых богов гони!
И опять побежал за костром Апо. Бубен и кобыз, и лебедь, и голос резкий шамана:
— О-о-о!… ё-ё-ё — э-э-э!
И жаром пахнет и потом беговым — священнейшим. И дым — как вода, густой. И рев — как поток весенний.
Нет духов, не подымается шаман.
Сказал Апо:
— Не берут меня боги к себе, не пускают! Бубен сломал — десять шаманов каждый раз подымались над тайгой, над Абаканскими горами…
Ревут киргизы:
— Молись, сбирай старых богов, шаман!
Изнемог, голову у костра уронил, бубен в огне горит и, как тающая головня, тихо сказал Апо:
— Плюнули духи, не хочут, не боятся! Надо русских богов звать, русским богам, крупным богам молиться…
Вышел к костру Алимхан, сказал:
— Работал у русских, всех богов видел. Большого русского шамана Калистрата видел. О-о, шаман — ростом в кедр. Давай повезу. Молись сколько хочешь.
Запрягли тележку, и в тьме, в мохнатых, сырых лесах бежал шаман Апо молиться русским богам.
Прель из черни — черная, гнилая. А под соснами, как амулет, срывается и падает луна…
Убирал колодки пчел поп Исидор. Работник Максим, из новоселов, был скудорук, неумел. Носился среди колодок поп сам, как мшистая, зеленая колода, шумно дышал на ульи, сердился:
— Ничего не умеете делать, черти! Чему вас учили в Расее, в Сибирь поперлись?
Увидел за оградой в тележке черную, прямоволосую с желтым глазом голову Апо.
— Кыргызскому священнослужителю почтение!
Поворочал в руке сухие пальцы шамана, облокотился на тележку и, дыша медом в бешмет, спросил:
— По каким делам? Слышал — кыргызы от магометанской религии уходят на старую веру?… Опять шаманам доход!
Заходили проворные, как блохи, глазенки, запрыгали.
Устало подымая голос из тележки, спросил шаман:
— Тибе бог какой, покажи? Время тяжелой — псех богов собирать надо!… Солай…
Влезая в тележку, ответил поп Исидор:
— Верно! Окаянное время, сам многого не вижу, слепну. А у нас бумага из города — Зеленое знамя, отряды религиозные для киргизов… Священная война… Понял?
— Бойна — плохо. Бойна не надо — лучша.
— А для русских — дружина Святого Креста.
Погнал с пасеки к дому поп лошаденку. Наклонясь над неподвижным, как снежное поле, лицом шамана, говорил шумно:
— Никто не понимат! Тебе каких богов надо Исуса, Марию или Саваофа?
— Псех!… псех лучша! Большой бог, как верблюд!
Захохотал поп. Закрыл прозрачные веки шаман, и за ними глаз просвечивает, как огонь в золе.
Отвернулся Исидор, долго хохотал в лес, на деревья.
А в комнате бродил возле стен похожий на клуб зеленого дыма. Сидел на корточках Апо, сгорбившись, в грязном бешмете, увешанном амулетами. Пахло от него айраном и дымом костров.
— Каких тебе надо богов? Наш бог — “иже еси на небеси”. Понял? На небе, та-ам!…
— Не надо!… ближе надо. Толстый бог надо.
— В христианскую веру перейти хочешь?
И вдруг, опрокидывая стулья, понесся по комнатам, орал радостно:
— Переходи в христианскую, всем табуном! Я вас в реке крестить буду, как Владимир равноапостольный!… Водою окроплю! Сколько вас тысяч! И тогда один отряд будет — Святого Креста, — бей большевиков по-православному!
Взял со стола толстый молитвенник, раскрыл и над головой шамана, стуча кулаком по крыше, кричал:
— Крестись! Вера наша большая, крепкая.
— Вера сильный, кыргыз псе время бьет.
— И будем бить — крестись! А тогда сам будешь басурманов бить.
— Чаксы!… харашо!…
— Я молитву целый день читать буду, в воде святой, я читаю… мало? Вечер еще читать могу, мало? А ты как думаешь?
И понесся по комнатам, ища попадью.
— Мать, а мать! Может, меня в архиереи произведут!… Может, я на пасеке монастырь выстрою!
Оглянулся в комнате шаман — никого нет. Вскочил, схватил молитвенник за пазуху. Опять сел у дверей.
Вбежал поп, раскидывая толстые, как коряжины, слова:
— Согласен креститься? Ты баям своим объясни, поп Исидор не врет!