– Мы закрываемся, – повторил чей-то голос возле меня. Я отставил пустой стакан и вышел. В кармане трещала арфа. Я вытащил телефон.
– Вадик, ты где? – Судя по голосу, это уже была не игра. Никакой Вишневской не слышалось и в помине. В телефон орала обыкновенная птица-трещотка.
– Вадик, я звоню тебе, звоню, ты не отвечаешь! Стоит мне на минуту отвернуться, ты исчезаешь! Где ты был?
Я попытался сосредоточиться.
– Что случилось, Алла?
– Что случилось? Что случилось! – она повторяла это, захлебываясь в рыданиях. Я будто видел, как по ее красному лицу текут крупные прозрачные слезы. Алла давилась, сморкалась, терла нос, а на подоле и груди ее блестящего красного платья растекались мокрые пятна.
– Вадик, что ты молчишь?
Я пожал плечами в темноту улицы.
– А что я должен делать? Рвать на себе волосы оттого, что ты предпочла Бориса?
– Вадик, что ты говоришь? Ты говоришь чепуху! Ты ничего не знаешь! Он предложил роль Мелани – Варьке!
Как я ни был пьян, я все-таки удивился.
– Роль Мелани – Присси?
Она заорала:
– Ну да! Дубина ты стоеросовая! Мы же все отказались переходить в его постановку. Подумали – и отказались. И Скарлетт, и Эшли, и я… Согласилась только Варька. Вадик! Ты слышишь?
Я все молчал. Не мог поверить Алле, но в голове уже крутилась мысль, где мне быстро найти новую Присси. Впрочем, наверное, это будет нетрудно. Партия Присси технически не очень сложна. Можно будет поискать в нашем же институте…
– Вадик, ты пьян? – Аллу озарило. – Ты можешь сам добраться домой? Где ты сейчас?
Я тупо сказал:
– Метро «Баррикадная».
Алла опять заговорила голосом Вишневской.
– Вадик, я здесь недалеко. Я быстро приеду. Ты стой на месте и никуда не уходи. Ты понял?
Но я не захотел ей отвечать. Я устал. Я просто взял и нажал на кнопку.
Продавать алкоголь ночью было строго запрещено, но маленький магазин на площади оказался открыт.
– Налить можете? – спросил я усатого хозяина.
– Отчего не налить, дорогой, нальем. Что тебе, дорогой?
– Давай коньяку. Немного. Грамм сто.
Он протянул мне одноразовый стаканчик с коричневой жидкостью откуда-то снизу. Я взял стакан и хотел идти.
– Нет, дорогой, ты пей здесь. На улице не надо.
Я посмотрел на него, он мне улыбнулся.
– Вот тебе конфета, дорогой.
Коньяк был нехороший, но я заплатил хозяину за риск. Мы постояли с ним у двери. Я глядел наружу через стекло.
– Здесь было дерево, – сказал я.
– Где, дорогой?
– Здесь, рядом. Слева или справа. А может, прямо на месте твоего магазина.
– Не знаю, дорогой, – хозяин хотел, чтобы я уже допил. Зачем ему неприятности. – Ты здесь живешь?
– Живу.
– Домой дойти сможешь?
– За мной сейчас приедут.
– Тогда не уходи. Еще тебе налить?
– Нет. – Я подумал, что, пожалуй, в самом деле, мне хватит.
Хозяин задумчиво покачал головой.
– Знаешь, я приехал в Москву три года назад… Здесь никакого не было дерева…
– Спасибо. Я устал.
– Мы все устали. – Хозяин почесал затылок. – Вот у меня два брата…
– А сколько сейчас времени?
Он посмотрел на часы.
– Два ночи. – Куда ему было торопиться. Его ларек был открыт всю ночь.
Я кивнул ему на прощание и вышел.
Если с этим спектаклем все будет хорошо, возьму Нину к себе на следующую постановку. Для работы с текстом. Обозначу как-нибудь так. Но полы она больше ни у кого мыть не будет. Пускай наймет себе домработницу. Я стоял у метро, засунув руки в карманы. Мне было холодно. Напротив сияла множеством огней высотка.
Мы пели с Таней на этом месте еще раза три, расширяя репертуар, пока нашим бизнесом не заинтересовался Леха.
– Сколько вы зарабатываете вашим французским? – спросил он меня как-то, когда я, опять до дрожи и ужаса счастливый, вернулся в общагу после нашего очередного с Таней концерта.
– На кафе хватает.
– И только-то? – Он сделал задумчивую гримасу. – Внимание. За это дело берусь я. Кому вообще нужно ваше парижское небо? Наш номер будет называться «Светит месяц». Таньку нарядим в русский сарафан, на башку – кокошник. Я буду с балалайкой, тебе, уж ладно, оставим аккордеон. Играть станем не на Баррикадной. С другой стороны – у входа в зоопарк. Там публика с «детями», гуляющая, свободная. Увидишь сам, дело пойдет совсем по-другому.
Я так растерялся, что даже не нашелся, что ответить. Зачем мне какой-то «Светит месяц», если мне так хорошо вдвоем с Таней? Но Леха прямо на следующий день подошел к Тане перед лекцией.
– Танюха, смотри, что я тебе принес.
Это были голубой сарафан с серебристой отделкой, серьги и кокошник с фальшивой косой. Я потом думал, где же он их так быстро раздобыл? И пришел к выводу, что номер Леха тоже обдумал заранее.
Серьги – длинные, бутафорские, из легкого металла, от мочки почти до плеча, но с голубыми сияющими камнями в цвет Таниных глаз, Тане безумно понравились. Она прямо на лекции воткнула их в уши.
– Заметано, Вадик. Сегодня в пять ждем тебя с твоим агрегатом на Краснопресненской.
Я посмотрел на Таню – она отвела глаза. «Ждем тебя»? Мне все это не понравилось, но не пойти я не мог. Конечно, мой аккордеон был им нужен, но в принципе «Светит месяц» прекрасно идет и под одну балалайку.
– Танька, ты подрепетируй после лекции несколько движений. Ну, по кругу там с платочком пройтись, руки в боки воткнуть, покружись в обе стороны…
Это после Эдит Пиаф?
– Я умею танцевать русский народный танец, – спокойно сказала Таня.
– Ну да, я вспомнил. Ты ж занималась, – как о чем-то вполне несущественном, вякнул Леха. – Вадька, ты вприсядку умеешь с аккордеоном?
– Я вприсядку вообще не умею, – мрачно буркнул я.
– Ох, неумехи, все за вас делай сам! – Леха протянул руку, чтобы небрежно потрепать меня по загривку.
Я уклонился. Он не заметил.
– Танюха, пойдешь в буфет?
Она кивнула. Я молча поплелся за ними. Что тут сделать? Мы сидели за столиком втроем. Леха балагурил. Как всегда, в своей обычной манере, но меня уже не смешили его остроты. Таня, по обыкновению, молчала. После обеда я отозвал ее в сторонку. Леха посмотрел на меня насмешливо.
– Ладно, голубки. Поворкуйте пока. Мне нужно найти одного препода, а в пять – как договорились. На Краснопресненской.
Мы пошли с Таней по коридору. Я в который раз отметил, какая прямая и стройная у нее спина. А Леха – не промах, вдруг пришло мне в голову. Понял, что Таня с ее танцевальной подготовкой может привлечь больше народу.
– Слушай, а нам это надо – идти с ним? – спросил я ее, когда мы на лестнице остановились у подоконника.
– Может быть, Леша прав? Уж если работать, так за что-то? Можно попробовать.
– Знаешь, как-то после Парижа – «Светит месяц»…
Она лишь пожала плечами.
– Настоящий артист должен быть разносторонним. Утром – одно играем, вечером – другое.
Она была права. Но почему-то уже тогда возникло чувство, что меня предали. Не может быть, решил я. В конце концов, поиграем «Светит месяц». А может, Лехина затея и провалится?
– Ты сейчас куда? – спросил я Таню.
– Мне нужно на свою кафедру.
– Ну ладно. Тогда в пять?
Она кивнула.
– В пять.
Алла подъехала на незнакомой мне машине.
– Вадик! – Она выскочила из авто и пошла быстрым шагом к метро, еще не видя меня.
– Вадик, ты где?
Я вышел из тени.
– Чего ты орешь?
Она немного опешила, и голос ее на мгновение стал строгим и холодным, но вскоре смягчился. Это его украшало.
– Ой, как ты надрался! – Она, не скрываясь, поморщилась, но сразу цепко взяла меня под руку.
– Поехали домой.
– К тебе или ко мне? – К ней мне совсем не хотелось ехать.
– Конечно, к тебе. – Она с усилием поволокла меня к машине.
«Служба «Трезвый водитель» – остановившись, медленно и с расстановкой прочитал я надпись на бордовом металлическом боку.
– Вам помочь? – выглянул в окно бесстрастный водитель.
– Тебе помочь? – не без усмешки переспросила меня Алла.
– Поможешь, когда я в машине буду блевать, – сказал я водителю и плюхнулся на заднее сиденье.
– Вот вам пакеты. Как в самолете, – серьезно отнесся тот к предупреждению.
– Фу! Вадик! – Алла поморщилась, но пакеты взяла.
– Береги свое платье! – Я сделал нарочно такое движение, будто меня сейчас вырвет.
– Вадик! – испуганно вскрикнула она.
– Вам помочь? – опять бесстрастно повернулся к нам водила.