Читать интересную книгу Как хочется счастья! (сборник) - Ирина Степановская

Нет, она была не Вишневская. Лучше. Голос у Аллы сейчас был теплый, игривый, грудной. Она, видимо, решила поводить меня за нос.

– К твоему сведению, я не скучаю!

Я сказал:

– Очень хорошо. А можно все-таки узнать, где ты находишься?

Она подумала, что я ревную, и это придало ей уверенности.

– В ресторане. А что?

– А с кем ты в ресторане?

Она рассмеялась.

– Это секрет.

– Никакой это не секрет, – сказал я. – Ты сейчас с Борисом. Он уговаривает тебя бросить мою постановку.

Она озадаченно замолчала, потом спросила:

– Откуда ты знаешь?

– Это не имеет значения. Я позвонил тебе, чтобы сказать, что я – знаю.

Я отключился. Мгновенно телефон зазвонил снова. Алла решила сделать вид, будто ничего не произошло.

– Вадик, ты дома? Я приеду к тебе, как только освобожусь. Мы поговорим.

– Не трудись, не приезжай, – сказал я. – Тем более что я не дома.

– А где ты?

– Меня нет.

«ПРЕДАТЕЛЬСТВО» и «ОБЛАЖАЛСЯ». Вот главные два слова, которые я ненавижу.

Нина вошла уже одетая.

– Будешь кофе, Вадик?

Я не ответил. Сидел у разоренного стола и тупо смотрел на книжный шкаф.

Она повторила.

– Я сделаю кофе?

Я кивнул. Мне было хорошо, что я не один. Что вот сейчас по этой комнате ходит женщина, которая меня любит. Сейчас она принесет кофе. Мы посидим с ней, молча выпьем кофе и ляжем спать. И я не пойду сегодня домой.

Нина хлопотала в кухне, я размышлял. Что-то не увязывалось в поведении Бориса. Если он заручился поддержкой свыше и выбил себе собственную постановку, зачем ему мои артисты? Он может набрать других. Почему он ставит тот же спектакль? Почему мне об этом ничего не сказали? А если я пойду и спрошу, не поставлю ли себя в смешное положение? Скорее всего, никто ничего не знает, а он блефует и перебивает постановку у меня. Но если артисты уйдут – это будет настоящий скандал. А Борис его и хочет. Мол, вот вам ваш молодой гений! Все от него бегут, и бегут к нему, Борису, потому что гений не я. Гений – он!

Я выматерился про себя. Неужели же этот идиот считает, что действительно потянет постановку? Самоуверенный наглец. Решил пойти ва-банк? Но что будет, если ему действительно удастся переманить от меня людей? Он их, конечно, обманет… В этом я не сомневался ни минуты. Но что будет со мной? А люди? Как они могут ему верить? Неужели вид дорогущей машины и этих дурацких шнурков так застит им глаза? Или они думают, что Борис будет проталкивать их вместе с постановкой?

– Вадик, кофе.

– Спасибо, Нина. – Я потянулся и поцеловал ее в щеку. – Может быть, ты пойдешь спать? Ты ведь устала. Тебе нужно отдохнуть.

Она внимательно на меня посмотрела.

– Ты хочешь побыть один, Вадик?

– Мне нужно подумать, Нина.

– Хорошо. Я пока приму душ. Только не уходи, пока меня нет, – она поморщилась и провела рукой по лицу, будто сняла с него липкую паутинку. – Не уходи сейчас, Вадик. Уйдешь, когда рассветет. Хорошо?

– Ладно, Нина. Можно в кофе коньяк?

– Конечно.

Она улыбнулась, плеснула мне коньяку и ничего больше не сказала. Через некоторое время я услышал, как в ванной комнате зашумела вода.

Кофе был очень вкусный.

По-крупному меня предавали один только раз. Мне хватило надолго. Обидчики были наказаны свыше.

Тогда, десять лет назад, четвертого сентября, погода тоже была прохладной. Я вернулся в общежитие после каникул. Собственно, я и уехал-то домой всего за две недели до этого. После моей болезни мама приехала в Москву и все-таки уговорила Клаву – так мы звали главную «гнобительницу» – декана нашего факультета не отправлять меня в академический отпуск, а дать мне шанс позаниматься летом и сдать экзамены перед началом нового учебного года.

Я вышел из больницы в середине июля и торчал в общежитии вместе с абитуриентами. Тогда же я стал и регулярно захаживать в библиотеку. Летом в зале работала старая тетка Анна Павловна. Почему-то, я заметил, меня любили практически все старые тетки – все и всегда, кроме Таниной бабушки. Делать мне было нечего – Москва опустела. Я занимался. В середине августа экзамены я успешно сдал, меня перевели на следующий курс. Но когда я уже оформлял зачетку в деканате, то вдруг ясно представил себе, что с началом нового учебного года снова увижу маслянистую Лехину рожу, его толстый безымянный палец правой руки с новеньким обручальным кольцом и худенькую, уже с животом Таню.

Я пошел и написал заявление, что хочу отчислиться из института.

Клавина секретарша прочитала мое заявление и вытаращила глаза.

– Одинцов, ты представляешь себе, что тебя тут же заберут в армию?

– Представляю, – хмуро буркнул я, хотя на самом деле не очень представлял в армии себя. Но все равно, пусть лучше армия, пусть что угодно, лишь бы не быть свидетелем умилительного животного счастья, в котором мне нет места.

– Вот что, Одинцов, – сказала секретарша, внимательно еще раз перечитав мое заявление. – До первого сентября Клава все равно в отпуске. Подписывать твое заявление некому. Ты поезжай пока домой. Подумай. Может, образумишься. А пока – считай себя студентом. Документы забрать всегда успеешь.

Я пожал плечами и уехал домой. Маме я сказал, что экзамены сдал успешно, и это было чистой правдой. Но когда я ни в последних числах августа, ни первого, ни второго сентября не сделал ни малейших попыток собраться в Москву, мама заподозрила неладное и сама позвонила в институт. После чего у нас с ней и состоялся тот самый знаменательный разговор со вставанием на колени. Я не выдержал маминых слез и твердо пообещал, что буду учиться.

В автобусе меня вдруг осенила гениальная мысль, что молодые, скорее всего, жить будут дома у Тани, а значит, по крайней мере в общаге, я буду свободен от общения с Лехой.

Итак, я вошел в свою комнату и кинул на кровать сумку. В комнате никого не было, возле Лехиной койки стояли чужие вещи, и судя по ним, а также по совершенно незнакомым запахам, у меня появился другой сосед.

Кровать была застелена еще с августа, я, не раздеваясь, лег поверх одеяла и отвернулся к стене, чтобы пришедший сосед подумал, будто я сплю. Мне не хотелось никого видеть и разговаривать не хотелось, и сама мысль о том, что назавтра я должен согласно расписанию идти на лекцию, где непременно соберутся все, в том числе и поженившиеся в июне Таня с Лехой, приносила мне нестерпимую боль.

Вот скрипнула и отворилась дверь. Послышались чьи-то шаги, и что-то стукнулось о стол. Затем шаги приблизилися к моей койке.

– О, Вадик приехал. Ты спишь? Чего ты опоздал? – Голос был знакомый.

Из всех возможных вариантов этот был неприятен мне в меру. Я, не поворачиваясь, узнал своего соседа. Его звали Камаль. Камальчик. Он был с нашего потока. Он, в общем, парень ничего, отличный скрипач. Только немного вязкий.

– Вадик, есть хочешь? – Он тронул меня за плечо. – Девчонки полсковородки картошки отдали. Вставай, у меня еще колбаса есть. Сейчас навернем.

– Не хочу, ешь сам, – я постарался, чтобы голос казался сонным.

– Вот и у девчонок нет аппетита. – Я спиной чувствовал, как он стоит надо мной. – А ты чего на занятия опоздал? Тебя Клавина секретарша искала. Ты Таниной матери помогал?

Я ничего не понял из его слов, и, еле сдерживая желание послать соседа подальше, рывком сел на кровати.

– Чего тебе надо? С какой стати я должен в чем-либо помогать Таниной матери?

Камаль посмотрел на меня и отошел к столу. Понюхал картошку и ложкой стал есть. Я сидел на кровати и смотрел на него.

Он опять повторил:

– Хочешь? Вкусная. Только остыла немного.

– Не хочу. – Я опять лег, только теперь уже на спину, закинул за голову руки.

– Да… – Он ел и раскачивался на стуле. Губы его становились блестящими от жира и казались очень красными под черными тонкими усиками.

– Я думал, может, на правах старой дружбы… – задумчиво сказал он. – Все ведь знали, что ты к Татьяне…

У меня даже дыхание зашлось в груди от злобы. Я прошипел, чуть не плюясь слюной, как придавленная гадюка.

– Слушай, Камаль, это сугубо мое личное дело. И если ты считаешь, что я с тобой должен обсуждать, было у меня что с Татьяной…

Камальчик повел себя еще более странно. Вместо того, чтобы просто послать меня подальше и спокойно доедать свою картошку, он отодвинул сковородку в сторону и промямлил:

– Ну, ладно, не сердись, Вадик. Просто, когда такое случилось, я думал… У нас все родственники, знакомые, знакомые знакомых – все всегда приходят, когда такое…

Я опять вскочил, сел, свесил ноги с кровати и свирепо уставился в его растерянные миндалевидные глаза: