На большее Искры не хватило. "Покопавшись" в его мозгах, я понял, что разговор окончен.
Как я узнал, "На Диканьку" можно ехать двумя путями. Один – дальний, зато более ровный, наезженный и многолюдный. Другой, через "Будыщанськи горы", — чуть ближе, зато посложней. Подумав немного, все же выбрал второй. Хотел избежать лишних глаз, языков, ушей…
Что-что, а это вполне удалось. Не отъехав и мили от Полтавы, мы остались в гордом одиночестве. Вначале "шлях йшов" по нетронутому плугом землепашца лугу. К осени на его зеленом ковре появились блеклые пятна высохшей травы. Но все же пока еще желтели, белели, скромно синели частые полевые цветы. Однако в воздухе по-прежнему гудели трудяги серые пчелы, мохнатые синие с белым брюшком шмели. Звенели комары, жужжали оводы и нахальные августовские мухи. Скрипели сверчки, кузнечики, то и дело взлетали из-под самых копыт. В небе, заставляя тревожно перекликаться стрижей и прочую птичью мелочь, гордо парил орел. Воздух густо наполняли ароматы сохнущей травы, полевых цветов и горьковатый привкус полыни.
За лугом последовали небольшие овражки и поросшие колючим кустарником холмы.
Я, было, подумал, что это и есть Будыщанские горы. Но, как оказалось, ошибся. К ним мы ехали еще добрых три часа.
Об их близости известил "трубный глас" оленя. Вскоре я увидел и его самого. Надменный и величавый, с огромными ветвистыми рогами, он стоял, словно изваяние, на вершине холма, снисходительно наблюдая за пасущимися в низу ланями.
Дорога ушла резко вниз, а затем, петляя, снова поползла вверх. Конечно, Будыщанськие горы на самом деле всего лишь высокие, поросшие густым лесом холмы. Не более. Но и здесь вполне можно заблудиться.
Когда спустились в очередную низину и увидели голубое зеркало воды, решили сделать небольшой привал. Спешились, привязали коней. Разложив на тряпице дары Параски, приступили к трапезе. На этот раз, кроме пирогов и "кров'янки", она положила с десяток желтоватых перезрелых огурцов, кусок солонины и вареные яйца.
Однако спокойно перекусить нам не дали. С гиканьем из-за кустов выскочила ватага головорезов. Одетые кто во что горазд, лохматые, грязные, они размахивали дубинами, ножами и "справжнимы шаблямы". На размышление времени не осталось.
— Выручай, дружок! — крикнул я, выхватывая арабский меч.
Данила, метнулся к лошадям, схватил пистоль и, не целясь почти в упор, разрядил в грудь замахнувшегося на него дубиной детину. Грыць же с воплем "рятуйте" бросился со всех ног наутек.
Двоих я зарубил почти сразу. Третий неумело попытался отмахнуться саблей, но в следующий миг уже дико орал, глядя на обрубок руки из которого струей била кровь. Метнувшись в сторону, я успел полоснуть по боку наседавшего на Данилу долговязого, беззубого "злодия".
Развернулся к остальным. Теперь они уже нападать не спешили, уступив пальму первенства вожаку: седому, одноглазому, со шрамом через все лицо бывалому вояке. В одной руке он сжимал саблю, в другой – нож.
Зловещая ухмылка обнажила несколько чудом сохранившихся гнилых зубов. Он замахнулся саблей, надеясь, что я стану уходить в сторону и угожу под удар ножа. Но недооценил быстроты моих рефлексов. Спустя миг арабская сталь небрежно смахнула его голову с плеч.
Наглядный урок явно пошел впрок. Не желая последовать за вожаком в ад, мазурики бросились врассыпную. Исчезли в кустах еще быстрее, чем появились.
Я вспомнил о Даниле. Повернулся в его сторону. Присев на землю в нескольких шагах от лежащего лицом вниз долговязого, прижав руки к животу и прикрыв глаза, он, содрогаясь всем телом, блевал. Похоже, не ранен. И на том, слава Богу.
За кустами вновь послышались шаги. На поляну, склонив голову, размазывая рукавом слезы и сопли, вышел Грыцько.
Навстречу ему поднялся бледный, без кровинки на лице, Данила. Увидев глаза брата, Грыцько окончательно сник. Подойдя ко мне, упал на колени:
— Прости, пане! Прости… И ты, брате! Не гоните мене, Христа ради! Не гоните! Не перенесу позора… Жить не смогу! Наложу на себя руки… Я испугался… Очень испугался… Но больше вас не брошу… Клянусь… Христом-Богом клянусь.
— Прости, пане, Грыця! И я боялся… чуть не бросился вслед за ним… Ей-Богу!
Да что там говорить, я все прекрасно понимал. Простые сельские мальчишки. Что от них требовать? Пройдут годы, прежде чем вырастут "справжни козакы". Убить человека не так-то просто, даже если он собирается сделать это с тобой.
— Хорошо… Седлаем коней и в путь… А ты, Данила, молодец! Не растерялся. А что страшно, так страшно всем. Вот, держи – награда за смелость и за добрую службу… — вложил ему в ладонь два золотых червонца.
— Неужто мне? Сроду золота в руках не держал! Спасибо, пане!
— Хочу вас предупредить… Нет, приказать! Про то, что были в шинке в день драки и про то, что случилось здесь, навсегда забудьте! Длинный язык – ближайший путь к эшафоту.
— А что такое "эшафот", пане?
— Ну… это такое место, где болтливым дурням отрубают головы.
— Как вы тому? Срезали, словно гарбуз…
— Вот-вот… Приблизительно так… Обмойтесь, пока вода рядом. Да и поехали. Нужно успеть засветло. В темноте наверняка заблудимся.
— А едем-то куда?
— В Диканьку, к генеральному судье Кочубею.
— Ух, ты! — уважительно прошептал, чувствовавший себя героем Данила.
Молодость понемногу брала свое. Его еще недавно бледное лицо уже раскраснелось. Сворачивая "харчи", юноша сунул в рот кусок солонины и теперь усиленно работал челюстями. Грыцько же по-прежнему прятал глаза.
Дальше дорожка вела нас через лес, а потом и вовсе рассыпалась несколькими тропинками.
Мы вдоволь поплутали, прежде чем выехали к похожему на Горбы селу. Звалось оно Будыща. А к Диканьке… к Диканьке путь еще не близок.
Ну, как тут не вспомнить Жаклин с ее восточно-европейским фольклором: "Самая близкая дорога та, которую знаешь!" Или скажем: "Кто ездит напрямик, тот дома не ночует". Что ни говори, а Жаклин свою работу знала…
Попробуй, поспорь!
От Будыщ к Диканьке вел один хорошо натоптанный "шлях". Я ехал впереди, а братья чуть поодаль. Обычно даже на ходу они успевали переговариваться, обмениваться впечатлениями. Сейчас же молчали.
Случившееся давило тяжким грузом на юные души. Должно пройти много времени, прежде чем забудется, уйдет в глубины памяти. Когда-нибудь, многим позже, славные казаки, может, со смехом станут вспоминать первое боевое крещение.
Позже? Опять я за свое! Когда позже? Мир этот не реален! Не реален, и все тут! Безумный бред Хроникона… Не более. У него нет и не может быть будущего.
Но Кумедни этого не знали, потому и продолжали молча страдать. Не знал и ветерок, явившийся неведомо откуда. Он дул нам прямо в лицо. Студил, охлаждал разгоряченные лица, шевелил одежды и волосы. Понемногу набирая силу, стал поднимать дорожную пыль, гнуть травы, шатать верхушки деревьев прилегающего к "шляху" лиственного леса. Голубое небо над барашками облаков как-то незаметно заменила молочно-белая дымка. С каждой минутой свежело. Потянуло сыростью. Хорошо бы успеть до дождя.