Своим сообщением Никс напоминала Эмме о ее предназначении. Она одна знала, насколько страстно Эммалин мечтала обрести свою настоящую сущность, заслужить свою собственную страницу в почитаемой валькириями Книге Воительниц.
— Что это означает? — спросил Лаклейн, когда Эмма смяла записку и бросила ее в ноги.
Она была в ярости от того, что он прочел это сообщение, просто в исступлении, что он вообще видел что-либо, позволяющее узнать о ее жизни. Учитывая его способность наблюдать и схватывать всё на лету, он припрет ее к стене еще до того, как они доберутся до Ла-Манша.
— Люсия зовет тебя Эм. Так тебя называют родные?
Всё. Хватит. Слишком много попыток разузнать о ней, слишком много вопросов.
— Послушайте, ммм, мистер. Я попала … в ситуацию. С тобой. И чтобы выбраться из нее, согласилась отвезти тебя в Шотландию, — голод делал ее раздражительной, что заставляло забывать о последствиях, и зачастую могло сойти за храбрость. — Я не соглашалась быть твоим другом, или… спать с тобой, или и уж тем более награждать твое вторжение в мою личную жизнь подробными рассказами о себе.
— Если ты ответишь на мои вопросы, я отвечу на твои.
— У меня к тебе нет вопросов. Знаю ли я, почему ты был заперт на протяжении — сколько там приблизительно? — пятнадцати десятилетий? Нет! И, честно говоря, не горю желанием узнать. И откуда ты там возник прошлой ночью? Аналогично.
— Тебе не любопытно, почему всё это произошло?
— Я постараюсь забыть «всё это» сразу же, как довезу тебя до Шотландии, так что, с чего бы мне хотеть узнать больше? Мой модус операнди всегда заключался в том, что надо быть тише воды, ниже травы и не задавать слишком много вопросов. До сих пор он себя оправдывал.
— То есть ты ожидаешь, что мы просидим в этой закрытой кабине всю дорогу в тишине?
— Разумеется, нет, — и Эмма включила радио.
Наконец Лаклейн сдался и перестал бороться со своим желанием смотреть на нее. Он, не таясь, изучал Эмму, находя процесс невероятно приятным — и это тревожило. Ликан успокаивал себя тем, что ему просто больше нечем занять голову. У него закончились журналы, а радио он почти не слушал.
Музыка казалась ему такой же странной и непонятной, как и всё в этом времени. Но ему удалось найти несколько песен, которые раздражали его меньше других. Когда Лаклейн назвал, какие композиции он предпочитает, она выглядела пораженной.
— Оборотням нравятся блюзы. Кто бы мог подумать? — пробормотала Эмма.
Она, должно быть, чувствовала, что он смотрел на нее, потому что сама украдкой бросала на него этот свой боязливый взгляд, а затем, покусывая губу, быстро отводила глаза. Осознав, что от одного взгляда этой вампирши его сердце начинает биться быстрее, Лаклейн нахмурился. Совсем как у этих смешных людишек!
Вспомнив, как реагировали на нее мужчины, и, зная, что она уникальна даже среди вампиров, Лаклейн подумал, что она должна быть замужем. Раньше его бы это не встревожило. В адрес вероятного супруга он сказал бы «его потеря» и имел бы в виду именно это, потому что замужество его не остановило бы. Но сейчас он задумался, любила ли она кого-нибудь.
В мире ликанов — если она его пара, то и он, соответственно, ее. Но Эмма не принадлежала к роду ликанов. И теперь, вероятно, будет ненавидеть его вечно, а ему придется удерживать ее силой — особенно после того, как он осуществит свою месть.
Лаклейн планировал истребить каждого из этих кровососов, что означало бы уничтожить тех, кто подарил ей жизнь. Он вновь усомнился в судьбе и собственных инстинктах. Нет, они бы просто не смогли бы быть вместе.
Но, даже размышляя об этом, ему страстно хотелось прикоснуться к ее волосам. Даже с мыслями о мести, Лаклейн гадал, на что будет похожа ее улыбка. Он уподобился похотливому подростку, жадно пожирая глазами ее бедра, обтянутые узкими брючками. Медленно поднимаясь глазами по шву вещицы на внутренней стороне бедер.
Лаклейн передвинулся. Никогда прежде ему не хотелось так отчаянно трахнуться! Он бы всё отдал, лишь бы только бросить ее на заднее сидение этой машины и как следует ублажить ртом, а затем взять, пригвоздив ее колени к груди. Черт возьми, именно это он и должен сделать!
Мечтая о том, как он овладеет ею, Лаклейн вспомнил прошлую ночь и то, какой тугой она была, когда он ввел в нее палец. Ликан покачал головой. У нее долго не было мужчины. Он разорвет ее пополам во время первого полнолуния. Если только не будет регулярно трахать до этого…
Эмма зашипела, когда свет фар, ехавшей навстречу машины, ослепил ее. Потерев глаза, она несколько раз моргнула.
Эммалин выглядела уставшей, и Лаклейн задумался, не голодна ли она. Но все же отбросил это предположение. Те вампиры, которых он пытал, могли жить без свежей крови неделями, питаясь, как змеи — так же редко.
Но чтобы убедиться, он все-таки спросил:
— Ты голодна? — когда Эмма не ответила, повторил вопрос. — Так голодна или нет?
— Это тебя не касается.
К сожалению, как раз наоборот. Удовлетворять ее потребности было его обязанностью. А что, если ей необходимо убивать? Для ликанов найти пару было жизненной необходимостью. Для упырей же это место занимало размножение посредством заражения других. Будет ли ее вампирская сущность жаждать убийств так сильно, что Эмма не сможет ее контролировать? И что будет делать он сам? Помогать ей? Защищать ее, пока она убивает какого-нибудь ничего неподозревающего смертного? Другого… мужчину?
Господь Всемогущий, он не сможет этого сделать.
— Как ты пьешь?
— Жидкость попадает мне в рот, и я ее глотаю, — пробормотала она.
— Когда был последний раз? — рявкнул ликан.
Эмма тяжело вздохнула, словно он тащил из нее ответ клещами.
— В понедельник, если хочешь знать, — сказала она и посмотрела на него украдкой, чтобы увидеть реакцию.
— В этот понедельник? — в его голосе отчетливо слышалось отвращение, которое он и не думал скрывать.
Эмма было нахмурилась от его слов, но ее ослепили фары очередного встречного автомобиля. Она вздрогнула, и их машина успела вильнуть в сторону, прежде чем она смогла вернуть управление.
— Я должна сосредоточиться на вождении.
Если она не хочет обсуждать это, он не будет настаивать. Не сегодня.
Вырвавшись с запруженных французских улиц, они уже на шоссе набрали скорость, и, глядя, как мимо проносятся поля, Лаклейн подумал, что во время езды на машине испытываешь те же чувства, что и при беге. Чистое удовольствие от этого опыта притупила ярость, постоянно тлеющую глубоко внутри него. Скоро он опять сможет бегать. Потому что теперь свободен и идет на поправку.