бывала в экстазе, и считал часы, оставшиеся до свидания.
Эти встречи пробудили в Адель интерес и любовь к собственному телу. Ее любил Эдуард, его любовь давала ей уверенность, и это было хорошо, но она хотела становиться все лучше, все прекраснее, хотела с каждым разом быть все совершеннее. Порой ее даже терзало тщеславное желание покорять всех - так, чтобы любой мужчина оглядывался, встретив ее на улице. Обнаженная, она часто теперь простаивала перед зеркалами, любуясь своим тройным отражением и изучая его. Она мылась нынче в лавандовой воде с примесью сока лилий, инстинктивно пытаясь отыскать свой, неповторимый аромат, который принадлежал бы только ей и выделял среди других женщин. Ни одного ороговевшего участка не должно было быть на ее теле, ее кожа должна была быть нежной везде - до самых пальчиков ног. Как нарцисс, она стала обожать саму себя, но все же не считала себя сделанной из золота и с радостью расточала тепло и ласки своей прекрасной юной плоти тому, кого любила. Да и для кого же была эта морока, как не для Эдуарда?
Они встречались три раза в неделю, после полудня, и встречались не на квартире, а где-нибудь в городе. Эти прогулки уже превратились в некий обязательный ритуал, доставлявший немало удовольствия обоим. Адель, не так уж давно покинувшая пансион, мало знала Париж и была жадна до всех зрелищ; Эдуарду было приятно водить ее туда, где сам он был завсегдатаем. Он старался избегать в это время встреч с друзьями, старался скрывать ее от посторонних глаз, чтобы кто-то, не дай Бог, не сказал ей правды, но модные львы Итальянского бульвара уже успели заметить Эдуарда в обществе юной прелестной девушки, и вскоре весь высший свет знал об этом новом его увлечении. Многие знали, кто именно эта девушка, а иные даже кое-что слышали о двадцати тысячах франков, заплаченных за нее.
Для Адель это были лучшие часы - те, когда она гуляла со своим любовником по Парижу, когда он водил ее в дорогие рестораны или маленькие неприметные кафе. Она была так упоена тем, что он рядом - он, такой знатный, известный, могущественный, что поначалу ничего не видела, проливала суп и наливала воды в солонку.
Потом, когда такие прогулки стали более привычны, она стала замечать, где находится, и обнаружила, что ей чрезвычайно нравится бывать в роскошных местах. Таких, к примеру, как кафе Англэ или кафе де Пари, где все относились к ним с величайшей предупредительностью.
Если бы Адель была избалована с детства, все это казалось бы ей сейчас самим собою разумеющимся, но в пансионе она не видела ничего, кроме убогих стен дортуара[9] и столовой. Эдуард словно открыл ей новые, недоступные ранее стороны жизни, и они пришлись ей по душе. Чуть позже ей уже казалось, что именно такой и должна быть ее жизнь.
Ей особенно нравился ресторан Роше де Канкаль, не такой шумный, как остальные, но очень дорогой и изысканный, обставленный с ослепительной роскошью: шпалеры Буше в деревянных рамах, мебель лимонного дерева с мозаичным рисунком, сказочная севрская посуда, хрустальные фонари в оправе из золоченой бронзы, разливающие уютный серебристый свет. Здесь была невероятно вкусная рыбная кухня, и Адель, поднося ко рту розовый кусочек форели, говорила:
- Ах, Эдуард, мне до сих пор не верится, что это не сон!
Ее огорчало то, что они не могут посещать театры - Амбигю, Варьетэ, Пор-Сен-Мартен, где вечерами кипела вся парижская жизнь. Ей казалось, что если она будет возвращаться поздно, мать непременно о чем-то догадается. Но зато они ходили в магазины и посещали Зоологический сад, где Адель увидела самых потешных животных. По воскресеньям Эдуард, бывало, возил Адель в Медонский лес; они устраивались в одном из прохладных гротов, завтракали, пили вино и отдавались объятиям. Недаром существовала пословица, что природа и гроты губительны для девичьего целомудрия.
Тут же, неподалеку от них, прямо на траве, завтракали иные влюбленные пары, преимущественно служанки со своими любовниками, и сердце Адель переполняла нежность: они словно становились ей родными уже потому, что испытывали то же, что и она.
Но главными, конечно же, и для Адель, и для Эдуарда, были встречи на улице Эльдер.
Когда граф де Монтрей приглашал туда свою возлюбленную, он уже мысленно прикидывал, что, видимо, придется там кое-что изменить. Казалось невозможным принимать Адель там, куда он приводил дам полусвета, а то и просто женщин с улиц. Адель заслуживала чего-то нового и незапятнанного. Эдуард не хотел, чтобы какая-то мелочь - да хотя бы шпилька, оставленная другой женщиной, - навела ее на неприятные сравнения. По просьбе графа домовладелец нанял рабочих, и за считанные дни квартира приобрела совершенно новый вид. Ее заново оклеили обоями, спальню отделали кружевным гипюром цвета морской волны - под цвет глаз Адель, ванную комнату - новыми изразцами. Были куплены новые пушистые полотенца, душистое мыло, батистовые пеньюары, легкие домашние туфельки - все для Адель, все новое, не оскверненное чужими прикосновениями. Адель, войдя сюда поначалу с робостью и даже некоторым стыдом, инстинктивно оценила эту заботу, даже почувствовала себя здесь хозяйкой. Это не было просто место встреч, безразличное и ему, и ей. Это было любовное гнездышко, почти их дом. Общий дом.
И никогда Адель не казалось, что квартира на улице Эльдер - это что-то вроде гробницы ее чести. По правде говоря, к чести, как ее толковали в обществе, она была совершенно равнодушна. Напротив, с каждым днем она все больше привязывалась к этому месту. Чем больше было нежных воспоминаний, тем сильнее она любила его. Любила ходить босиком в крошечном саду, плескаться в роскошной мраморной ванне, розовея под взглядами Эдуарда. Эти обои, этот гипюр слышали их стоны, хранили воспоминания о каждом слове, произнесенном здесь. Она любила приходить сюда, зная, что каждый раз ее ждет сюрприз: новые цветы, новые ароматы.
Как любовник Эдуард казался ей непревзойденным, необыкновенным, небывалым. С ним всегда она просто исходила от желания. Ей казалось, будто он окружает ее всю, будто у него не две, а целых десять рук. Ранее она и не подозревала, что способна чувствовать и наслаждаться так, как сейчас; он, похоже, знал ее лучше, чем она себя. Она покорялась любой его фантазии, не подозревая о том, что стоило, быть может, и поупрямиться, чтобы заставить любовник ценил ее подороже. Отказать ему было для нее невозможно.
Он так умело, так легко, так незаметно раздевал ее, что это превращалось в любовную игру.