Обычно, люди рвутся в большой город, в вашем случае – все наоборот.
Пауза затянулась. Ермаков, будто гипнотизируя, смотрел на огонь. Я уже решила, что снова сменит тему, приготовилась смириться и навсегда закрыть для себя этот вопрос, но он, вдруг, заговорил:
– Два года как минуло, шайка разбойная промышляла в столице. Тех, кто позажиточнее не трогали, обносили дома небогатых купцов, да мещан. Разоряли до портков, пускали по миру. Орудовали, по большей части, на территории, что числилась в ведомстве моего участка, а потому и расследование было доверено мне – молодому, подающему надежды, гордости столичного сыска. Продвижение в чине не за горами маячило. Да и дело было несложным. Порядком никто и не таился. Это потом я дошел, что к чему. То сынок управляющего дворянским земельным банком развлекался. Батюшка его за растраты содержания лишил, вот он и надумал, как деньжатами разжиться. И пред полицией страха не имел. Чего бояться, коли такая защита в самых верхах? Мне сказано было отступить. Дитё, мол, неразумное, больше не будет. А я не смог. Понимаете, Софья Алексеевна, я своими глазами видел последствия его делов. Слезы видел людские. Плач слышал детский. И вот так запросто спустить? – сцепив зубы, пристав смотрел перед собой, полностью погрузившись в воспоминания. Отвечать ему я не стала, все равно бы не услышал. – Куда-то наверх идти, кого-то дергать – толку не видел. Все всё прекрасно знали, да кто ж захочет такую именитую фамилию разбоем марать? Ну я и решился в главной городской газете пожар раздуть. Написал, все как было… дурень. Толком не проверил, кто у них в попечителях. Письму моему ходу, разумеется, не дали. Донесли.
Ну вот и открылась завеса тайны лютой неприязни пристава к репортерам. Должна заметить, с такими вводными, его абсолютно не за что винить.
– Что было дальше?
– Дальше… – он невесело усмехнулся. – Со службы выкинули. Может и на каторгу бы загнали, да заслуги припомнились. Нашли выход – сослать из столицы в маленький, удаленный городок. В Китеже пристав требовался, так чего бы двух зайцев одним выстрелом не убить? И меня с глаз долой, и позицию свободную закрыть? Да вы не думайте, Софья Алексеевна, я не жалуюсь. Даже рад, что все так повернулось. Выше бы забрался, больнее бы падать пришлось. Зато тут я при деле. Жалованье платят исправно. Сыт, одет, обут, крыша, опять же, над головой. На квартирные деньги, что добавляют сверху, снимаю скромное жилье. Жених, правда, более не завидный…
– Не говорите так, – схватила я его за руку. – Вы… вы…
Закончить не успела. За спиной раздалось покашливание.
– Софья Алексеевна, вот так встреча.
Я на секунду зажмурилась. Загадала, как в детстве, что открою глаза, и все посторонние исчезнут, оставив нас с Ермаковым наедине. Но чуда не случилось. Оно, вообще, стоит повзрослеть, случается редко. Пришлось разворачиваться. Поспешно делать лицо, излучающее вежливый интерес.
– Сергей Данилович, не ожила вас здесь увидеть. Кажется, у нас с вами вошло в привычку встречаться в самых необычных местах.
Граф был один. В расстегнутой шубе, без шапки. Судя по бледным щекам, на ярмарке он недавно, не успел как следует окоченеть.
– Ваша правда, – он сверкнул глазами в сторону Гордея и склонил голову. – Пристав.
Тот ответил таким же кратким кивком.
– Ваше сиятельство, граф.
На том взаимное приветствие мужчин подошло к концу. Задумчивый взгляд Бабишева снова метнулся ко мне. В глазах читалось ничем не прикрытое волнение.
– Морозно нынче, не так ли? – с очевидной натяжкой, улыбнулся он и покраснел, как майская роза. – Я маменьке гостинцев хотел прикупить. Калачей, да сахарных леденцов. Гляжу, знакомое лицо в толпе. Дай, думаю, подойду поближе. До последнего полагал, что обознался. Однако, это вы…
– Да, это я, – мягко ответила, хотя продолжала негодовать. Разговор с приставом был прерван на – как мне казалось – важном моменте. Сможет ли он снова открыться? Смогу ли я быть с ним честна? – Соглашусь с вами, морозно. Но погода чудесная. Мы с Гордеем Назаровичем были на цирковом выступлении. Решили прогуляться. Ноги, так сказать, размять.
Снег заскрипел за спиной. Похоже, Ермаков сделал шаг назад. Ну вот и все. Праздник закончился. Блестки усыпали пол. Момент бесповоротно утерян.
– Наслышан про сие представление. Надобно заглянуть, да все недосуг, – последовала долгая пауза. Сергей мялся. Похоже, мысленно подбирал слова. Я терпеливо ждала, пока он соберется с духом. – Софья Алексеевна, извольте простить за столь бесцеремонную просьбу, но не могли бы мы поговорить наедине?
И почему он такой учтивый, вежливый. Будь это не просьба, а что-то даже отдаленно похожее на приказ, я бы немедленно отказала. А так… Неприлично.
Я обернулась. Бросила вопросительный взгляд на Гордея. Он хмурился, но молчал, давая мне возможность решать самой.
– С какими-такими намерениями, Сергей Данилович? – пошутила я, пытаясь развеять потрескивавшее в воздухе напряжение.
Граф был предельно серьезен.
– С самыми приличными.
Шутку о том, что я здесь под присмотром полиции, так что – надо полагать, я успешно проглотила.
Попросив пристава непременно дождаться меня, я приняла руку Бабишева. Мы отошли. Место Сергей выбрал тихое, в закуточке. Кругом ни души. У него нервно подрагивали уголки губ. На моих – дежурная улыбка. Взгляд максимально заинтересованный, подталкивающий прекратить жеманство и поскорее начать разговор. К счастью, подействовало.
– Милая Софья Алексеевна, – он тяжело вздохнул и опустил голову, не глядя мне в глаза. – От всего сердца молю, разрешите просить у вас прощения. Я лично и моя семья так крепко виноваты перед вами, что я с трудом нахожу слова… Еще и затянул. Мне следовало сделать это раньше. Господин Бортников – простите, звать его приемным отцом я более не в силах – оказался настоящим мерзавцем и негодяем. Он причинил зло стольким людям, включая вас и мою маменьку. Вы не думайте, она не плохая, пусть и кажется жесткой и холодной. Под этой маской скрывается ранимая душа.
О том, какая у Акулины Никитишны «ранимая душа», я могла бы поспорить. Да толку? Родителей не выбирают. Их любишь несмотря ни на что. Какой бы не была, она – его мать.
– Сергей Данилович, это, право, ни к чему. Не будьте строги к себе, вы ни в чем не виноваты.
– Ежели бы не мое вам предложение руки и сердца, ничего бы не произошло. – Как часто говорил Прохор Васильевич – «если бы да кабы». Дед, как и я, не любил сослагательные наклонения. – Признаюсь честно, я не знал вас тогда. Пошел на сей постыдный шаг, дабы защитить семью, находящуюся на грани разорения. Но вы