Но силища такая, что… Ух!
Я сделала мысленную пометку, сообщить об этих мужчинах Ермакову. Надежды, конечно, мало, но чем черт не шутит?
– Моложе и не встретить, – поддержала Глашу тетушка. – Ежели кто сильным, да высоким уродился, в столицу едет. Там цирк и французская борьба. Всяко устроиться можно, денег заработать, чего им тут пропадать?
Ее слова застали меня врасплох. Внезапно в голове зажглась яркая лампочка.
Со мной всегда так. Стоит в голове поселиться какой-то навязчивой идее, как я заряжаюсь энергией и готова броситься грудью на амбразуру. Не важно ночь на дворе, или нет.
Бывало, дед мой, Прохор Васильевич, подкинет задачку для ума. Так я, разгадав ее, даже крепко спящего его будила. Или закончу университетский доклад и жду в одиночестве, на темной парковке, когда охрана, с раннего утреца, откроет двери в здание.
Вот и сейчас, не удержи меня тетушка словами, что Гордей Назарович поди видит десятый сон, я бы не задумываясь наведалась в участок. А так пришлось ждать следующего дня. Ворочаться. Прикидывать нарисовавшие варианты.
Не успели первые лучи солнца коснуться земли, как я уже была на ногах. Оделась. Отбрехалась от завтрака, сообщив Глаше, что меня ждут дела чрезвычайной важности. Вышла из дома, радуясь на редкость приятной, безветренней погоде, блестящему снежному покрову и слегка колющему щеки морозцу. Подняла руку, дождалась подоспевшего извозчика и рванула на Мещанскую.
Как ни странно, в участке во всю кипела жизнь. Даже не так – он стоял на ушах.
Вытянувшихся в шеренгу служивых, возглавляемых Ермаковым, распекал на чем свет стоит приехавший из столицы полковник Григорий Федорович Сусенский. Лично мы были незнакомы, но его портрет, с характерным чубом, посреди залысины, висел на самом видном месте в приемном отделении. Яшка еще месяц назад просветил меня, кто это такой.
Дождавшись, когда его высокоблагородие закончит брызгать слюной и исчезнет откуда прибыл, я незаметно прокралась в кабинет пристава. Стащила верхнюю одежду, пригладила юбки и уселась на хозяйский стул, дожидаясь его возвращение. Случилось оно не быстро. Я успела поскучать. Зато выражение лица Ермакова того стоило. Сказать, что он удивился при виде беспардонного захвата его территории – ничего не сказать.
– Софья Алексеевна, какими судьбами? – нахмурился он, расслабляя ворот. – Я же предупреждал, допрос госпожи Олейниковой состоится в более поздний час…
– А я не для допроса приехала, – улыбнулась я и поднялась, уступая стул его законному владельцу. – Вернее, для допроса, в том числе. Скажите, Гордей Назарович, а отчего так невесел господин полковник? С чего это его, через месяц после последнего визита, снова в Китеж занесло?
– Всю ночь тройку гнал, – скривился Ермаков, сжимая кулаки. – Телефонировали ему из посольству, мол мы дипломата Ольденбургского на каторгу сослать силимся. Вора вчерашнего, что самую малость глаза меня не лишил.
– Так вот чего он не по-нашему выл, – задумчиво протянула я, вспоминая оркоподобного бородача и прикидывая его параметры к нашему убийце. Нет, точно не он. Неуклюж и толст. Юркого парня и молодого репортера так просто бы не поймал. – Но как так? Имеются же вещественные доказательства?
– А вы подите, убедите их, – он кивнул на царский портрет. – Что доказательства эти не полицией подкинуты. Дипломат, холера его побери, лицо неприкосновенное, – процитировал, добавив свои, несравненные, интонации. – Будто у него на лбу написано. Да, ежели б я знал!
– Выпустить пришлось?
Пристав кивнул.
– И доброй дороги пожелать, – зло скрипнул зубами. – Укатил вместе Григорием Федоровичем в столицу. Вот пущай там и остается. Карманы ротозеям подчищает. Эх, черт с ним! Лучше поведайте, по какому случаю, вас так ранешенько к нам принесло?
Придвинув к другой стороне стола гостевой стул, забытый здесь с моего прошлого визита, я уперлась локтями в столешницу и положила подбородок на ладонь.
– Я тут подумала, а что, если душегуб наш – не местный? Стал бы Игла своего так охотно сдавать? Версия, конечно, шаткая, но отбрасывать ее рано. Для начала прокатимся по одному адресочку…
– Это куда же? – медленно и явно заинтересованно протянул Гордей.
– В цирк уродцев, – я вытащила из кармана юбки помятый листок, что обронил мальчишка с Балагунихи и сунула Ермакову под нос. – Помнится, там силачей показать обещали.
Яркий цирковой шатер, с изображенными на нем жуткими – вытянутыми, зубастыми, носатыми – лицами клоунов расположился прямо посреди городской ярмарки, открывшейся в середине декабря и не заканчивающейся весь январь.
Несмотря на причины, что привели нас с приставом сюда, и кусачий мороз, обжигающий щеки и уши – настроение зашкаливало. В этом месте меня всегда посещало нескончаемое ощущение праздника.
Разгар дня. Толстый снежный покров искрил на солнце. В воздухе витал насыщенный запах жженого сахара. Взрослых и детей собралось, что в подушке перьев.
Бегали, кричали, смеялись, хлопали кукольному Петрушке, лихо скачущему на деревянной лошадке, бросались снежками, играли в царя горы.
Забавы на любой возраст и интерес. А надоест забавляться – покатайся на коньках, благо лед на Любле хорошо встал. Или пройдись по товарным рядам. Тоже сплошное загляденье.
Помнится, я там шерстяной платок тетушке на Новый год покупала. Глаше – сережки с колечком. Тишке – деревянный пароход. Дарье – блокнот с серебряным тиснением. Гордею – носки из верблюжьей шерсти. Яшке – варежки. Полю Маратовичу – новенькую лупу. Даже для Бабишева письменные принадлежности нашла. Только вручить их повода, к сожалению, не было.
Шла я медленно. Постоянно оглядывалась по сторонам. Прислушивалась к раздававшейся со стороны циркового шатра музыке. Она напоминала мне ту, что наигрывала музыкальная шкатулка, оставшаяся от моей покойной бабушки. Прохор Васильевич часто заводил ее на праздники, мотая веселую мелодию по кругу.
Долго так не выдержав, Гордей взял меня за руку и потянул за собой. Я даже не сопротивлялась. Остановились, только достигнув входа в шатер, выполненого в виде оскалившейся медвежьей пасти с острыми зубами. Пристав протянул билетеру два четвертака, получил программку и новенькие билетики.
– Господа хорошие, токмо извольте не шуметь, – предупредил нас пожилой старик с мохнатыми бакенбардами. – Представление в самом разгаре.
Внутри было темно, лишь несколько масляных ламп освещали деревянную сцену, где под чарующую восточную музыку, танец-живота, в полупрозрачном костюме, танцевала… двухголовая девица.
Скамейки мы отыскали на ощупь. Потеснили собравшийся люд, И, не сговариваясь, но как-то мысленно поняв друг друга, решили встретиться с хозяином цирка уже после представления.
За девицей вышла дородная женщина в чалме и с ярко-рыжей, густой, опускавшейся до самого пояса бородой. Она тоже исполнила что-то вроде танца. Дала потрогать бороду сидевшим на первом ряду визжащим детишкам, и скрылась за сценой. За ней последовали карлик, глотающий огненный кинжал, женщина-акробатка