Александр знал, что царицу жалеют, а Нарышкину осуждают и чернят, можно сказать — ненавидят, поэтому считал своей обязанностью вознаграждать ее «нежным попечением, доверием, нежностью». Р. С. Эдлинг: «Я еще помню блестящие праздники до 1812 года. Роскошь и царственное величие проявлялось на них во всем блеске. Среди ослепительных нарядов являлась Нарышкина, украшенная лишь собственными прелестями и ничем иным не отделявшаяся от толпы; но самым лестным для нее отличием был выразительный взгляд, на нее устремленный. Немногие подходили к ней, и она держала себя особняком, ни с кем почти не говоря и опустив прекрасные глаза свои как будто для того, чтобы под длинными ресницами скрывать от любопытства зрителей то, что у нее на сердце».
Мария Антоновна родила Александру дочь Софью (1708–1724). Государь признал ее своей, очень любил, но жила она под именем матери. Девочка была болезненной, бич XIX века — туберкулез. Мать возила ее на юг — в Одессу и в Крым, лечились они и за границей. Накануне свадьбы с А. П. Шуваловым Софья умерла. Александр очень тяжело перенес ее смерть. «Это мне за грехи мои» — его слова. Молва приписывает ему отцовство еще трех дочерей Марии Антоновны. Все они умерли в младенчестве.
Роман с Марией Антоновной кончился по ее инициативе — еще одна «пагубная страсть». У Александра служил секретарем молодой человек — князь Гагарин — умный, усердный, честный. На эту должность его рекомендовала сама Нарышкина. Р. С. Эдлинг: «Он пошел бы очень далеко и по заслугам, если бы тут не замешалась любовь. Они влюбились друг в друга и стали думать, как бы получить возможность удалиться от двора и от своих семейств и предаться взаимной страсти». Князь Гагарин сослался на нездоровье и получил отставку в 1816 году, на его место был назначен граф Нессельроде. Князь Гагарин Г. Н. (1782–1837) впоследствии стал посланником в Италии и Баварии.
Исследователей чрезвычайно волнует вопрос — сколько всего было внебрачных детей у Александра? Цифры называют разные — от одиннадцати до двадцати. Как они там считали, интересно бы узнать. Европейские полицейские, приставленные следить за русским императором во время его пребывания за границей, писали отчеты: весь вечер провел в салоне у такой-то, на следующий день у госпожи N пил чай. Может быть, это является прямым доказательством рождения детей у этих особ?
Конечно, Елизавета Алексеевна ревновала мужа к Нарышкиной. Мария Антоновна еще имела наглость как бы между делом сообщить на балу императрице, что опять беременна. Нетрудно было догадаться, кто причина этой беременности. Об этом императрица с горечью пишет матери. А ведь во всем этом была двойная обида. Елизавета Алексеевна так и не исполнила своей главной обязанности — не родила наследника.
Дело шло к войне. Государь уехал в апреле в армию, а императрица тут же перебралась на Каменноостровскую дачу. Это было любимое местопребывание царской четы, хоть в доме не было ничего царственного.
Р. С. Эдлинг: «Он выстроен и убран с отменной простотой. Единственное украшение его — прекрасная река, на берегу которой он стоит. Несколько красивых дач построены рядом с императорской резиденцией. Лицевая сторона дворца окружена прекрасными, правильно рассаженными дерёвьями; садовые входы никогда не запирались, так что местные обыватели и гуляющие свободно ими пользовались. Вокруг царского жилища не было видно никакой стражи, и злоумышленнику стоило подняться на несколько ступенек, убранных цветами, чтобы проникнуть в небольшие комнаты государя и его супруги». Странно это читать — никакой охраны! Павла охраняла вся армия, Александра — только доброе имя.
Вокруг дворца располагались павильоны, в одном из них жила принцесса Амалия. «Мы вели очень правильную жизнь. Надо было вставать рано и сопровождать императрицу в ее прогулках, продолжительных и занимательных, потому что в это время она была общительна и словоохотлива». Амалия, сестричка… «Она всегда находилась между супругами. Ее гостиная была сосредоточием городских сплетен, производивших дурное впечатление на императрицу».
Эдлинг пишет, что, любя государыню, которая была очень добра и участлива к ней, она часто в ее присутствии чувствовала стесненность. «На меня находило иногда смущение; в противность характеру моему, я замыкалась сама в себе, и лишь спустя долгое время я заметила, что это происходило от недостатка равновесия в характере императрицы: воображение у нее было пылкое и страстное, а сердце холодное и неспособное к настоящей привязанности. В этих немногих словах вся история ее. Благородство ее чувств, возвышенность ее понятий, благожелательные склонности, пленительная наружность заставляли толпу обожать ее, но не возвращали ей ее супруга».
Деликатная фрейлина не пишет, что императрица пережила роковую любовь. Может быть, этот роман был виной меланхолии, а вовсе не равнодушие мужа? Избранником императрицы стал кавалергард Алексей Охотников. Для Екатерины Великой подобный выбор был нормой, для скромницы Елизаветы Алексеевны — совершенная неожиданность. Он проникал в покои императрицы тайно — экий романтик! Воображение рисует испанский балкон, плащ, под ним шпага, а может, гитара. Как-то все это очень необычно для русского двора. Когда об этой связи узнала Мария Федоровна, она была в ужасе. Романовы сто лет стеснялись этой связи.
Родители Алексея Охотникова жили в Воронежской губернии, были богаты. По обычаю, юный отпрыск отправился искать счастья в столицу и поступил в кавалерийский полк. Там он был произведен в офицеры, в 1806 году он уже штабс-ротмистр. На него также были возложены обязанности полкового казначея, поэтому в 1805 году, когда война была в разгаре, он находился в Петербурге в должности интенданта.
Елизавета Алексеевна была фактически «соломенной вдовой», поэтому нет ничего удивительного в том, что она ответила на любовь красавца кавалергарда. Но очень может быть, что она сама спровоцировала их близость — позволила себя любить. Связь их продолжалась несколько лет. Кавалергард проникал в спальню императрицы через окно, на Каменном острове это было легко сделать, в Таврическом дворце труднее. Остались «улики» этой удивительной любви. «Не бойся, часовой меня не видел, однако я поломал цветы под твоим окном», — пишет Охотников своей возлюбленной. Если были письма, значит, был посредник. Видимо, это была верная Елизавете Алексеевне фрейлина. «Если я тебя чем-то обидел, прости — когда страсть увлекает тебя целиком, мечтаешь, что женщина уступила бы нашим желаниям, отдала все, что более ценно, чем сама жизнь».
Сопротивлялась, видно, императрица запретному чувству, но потом характер писем меняется. Охотников называет Елизавету «моя женушка». «Мой друг, моя жена, мой Бог, моя Элиза, я обожаю тебя». После смерти Елизаветы Алексеевны письма эти попали в руки Николая I. Он приказал сжечь их, но перед сожжением показал жене Александре Федоровне. Они произвели настолько сильное впечатление на императрицу, что она оставила запись в своем дневнике: «Если бы я сама не читала это, возможно, у меня остались бы какие-то сомнения… Мне кровь бросилась в голову от стыда, что подобное могло происходить в нашей семье, и, оглядываясь при этом на себя, я молила Бога, чтобы Он уберег меня от такого, так как один легкомысленный шаг, одна поблажка, одна вольность — и все пойдет дальше и дальше, непостижимым для нас образом».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});