Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной. — Он посоветовал мне предпринять шаги перед властями в целях реабилитации — я чувствовал бесполезность этого.
Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как на средство к восстановлению чести.
Великодушный и мягкий образ действий власти глубоко тронул меня и с корнем вырвал смешную клевету. С тех пор, вплоть до самой моей ссылки, если иной раз и вырывались у меня жалобы на установленный порядок, если иногда и предавался я юношеским разглагольствованиям, все же могу утверждать, что, как в моих писаниях, так и в разговорах, я всегда проявлял уважение к особе вашего величества.
Государь, меня обвиняли в том, что я рассчитываю на великодушие вашего характера; я сказал вам всю правду с такой откровенностью, которая была бы немыслима по отношению к какому-либо другому монарху.
Ныне я прибегаю к этому великодушию. Здоровье мое было сильно подорвано в мои молодые годы; аневризм сердца требует немедленной операции или продолжительного лечения. Жизнь в Пскове, городе, который мне назначен, не может принести мне никакой помощи. Я умоляю ваше величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я мог бы позаботиться о своем здоровье».
(Пушкина сослали в Михаловское, но потом позволили проживание в Пскове. Письмо царю Александр Сергеевич не отправил. — Авт.)
* * *
Пушкин В. Д. Давыдову, июнь 1823 года, Кишинев — Одесса:
«…Мы видели этих новых Леонидов (греков. — Авт.) на улицах Одессы и Кишинева — со многими из них лично знакомы, мы можем удостоверить их полное ничтожество — они умудрились быть болванами даже в такую минуту, когда их рассказы должны были интересовать всякого европейца — ни малейшего понятия о военном деле, никакого представление о чести, никакого энтузиазма — французы и русские, которые здесь живут, выказывают им вполне заслуженное презрение; они все сносят, даже палочные удары, с хладнокровием, достойным Фемистокла. Я не варвар и не проповедник Корана, дело Греции вызывает во мне горячее сочувствие. Именно поэтому я негодую, видя, что на этих ничтожных людей возложена священная обязанность защищать свободу».
* * *
«…23 сентября 1815 г. Людовик XVIII обратился за поддержкой к царю и, желая его умилостивить, заменил Талейрана, занимавшего посты председателя правительства и министра иностранных дел, герцогом Ришелье, другом Александра I, который был в течение 12 лет губернатором Одессы» (Валлотон А. «Александр I»).
* * *
«Император перестал ходить на костюмированные балы, потому что некоторые не узнанные им маски, которых потом не могли отыскать, отвесили ему очень нелестные комплименты…» (из донесений австрийской полиции).
* * *
«Александр хотел, чтобы каждый человек был свободным, но при условии, что он употребит свою свободу для выполнение только его, Александра, воли» (Адам Чарторыйский).
* * *
«Будучи честолюбивым, обидчивым, злопамятным и эгоистичным, он одного за другим бросал своих друзей детства, за исключением Лагарпа. Он был нерешительным, беспокойным, неуравновешенным, хитрым, одновременно и слабовольным и упрямым, энергичным и слабым — непостоянным до такой степени, что даже подписи его менялись. Великий князь Николай Михайлович утверждал, что двойственность была одной из основных черт характера царя. Однако, несмотря на непостоянство ума и переменчивость настроения, он временами проявлял исключительную щедрость души и абсолютную преданность» (А. Валлотон).
* * *
А вот более поздняя запись после смерти царя: «Я ошибся, благоволение Александра ко мне не изменилось, и в течение шести лет (с 1819 по 1825 годы. — Авт.) мы имели с ним несколько подобных бесед о разных важных предметах. Я всегда был чистосердечен, он всегда терпелив, кроток, любезен неизъяснимо; не требовал моих советов, однако же слушал их, хотя им большей частью и не следовал, так что ныне, вместе с Россией оплакивая кончину его, не могу утешать себя мыслию о десятилетней милости и доверенности ко мне столь знаменитого венценосца; ибо милость и доверенность его бесплодны для любезного отечества» (Н. М. Карамзин «Дневник после смерти Александра I»).
* * *
Полней, полней! и, сердцем возгоря,Опять до дна, до капли выпивайте!Но за кого? о други, угадайте…Ура, наш царь! так! выпьем за царя.Он человек! им властвует мгновенье.Он раб молвы, сомнений и страстей;Простим ему неправое гоненье:Он взял Париж, он основал Лицей.
(Пушкин. 19 октября)(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});