Поощрял ли это ухаживание сам Александр или нет, мы не знаем, все это только догадки окружения и позднейших исследователей. Но одно ясно — династический брак не настаивает, чтобы между супругами возникло истинное чувство и последующая за этим обязательная верность. Так считали в Европе, так же считали в России, и Александр, с младых ногтей находясь при дворе любвеобильной бабки, отлично это усвоил. И не надо подходить к XVIII веку с мерками нашего времени.
При дворе уже сплетничали про «брак втроем». Еще была жива Екатерина, и до ее ушей доходили скандальные слухи. Конечно, она смотрела на это сквозь пальцы. Главное для великой княгини — родить наследника, а остальное все мелочи.
18 мая 1799 года, через пять лет после замужества, Елизавета Алексеевна родила девочку, которую в честь бабушки назвали Марией. Девочка родилась темноволосой, и это вызвало неожиданный скандал при дворце. Чарторыйского не было в Петербурге, он был выслан Павлом в 1798 году в Италию, но если посчитать сроки… Князь Адам был брюнетом, Мария Федоровна усомнилась в отцовстве сына, потом довела эти сведения до мужа. Великая княгиня родила незаконного ребенка! Павел совершенно потерял голову. Он расспрашивал медиков, может ли у блондинов родиться черноволосый ребенок. Медики что-то мямлили. Умная статс-дама графиня Ливен, у нее Павел тоже искал правды, ответила философски: «Государь, Бог всемогущ!» Скандал разрастался. Павел хотел было немедленно призвать Чарторыйского в Петербург и указом сослать его в Сибирский полк. Но гофмаршал граф Н. А. Толстой (1765–1816), человек разумный и уравновешенный, а также граф Ростопчин посоветовали не выносить сор из избы. Зачем царственному дому скандал? Через год, 27 июля 1800 года, девочка умерла. Что думал Александр по поводу смерти Марии, мы не знаем.
Павел не любил невестку, он не мог ей простить черноволосого ребенка, а для самой Елизаветы Алексеевны свекор был лицом официальным — деспот, тиран. Конечно, смерть его была ужасна, но ведь «выхода не было», России нужен был новый государь. Императрица была скрытным человеком, и о ее характере и жизни мы можем судить по отрывкам из ее дневника и письмам, которые она аккуратно писала матери. Беда только, что дневник почти полностью был уничтожен императором Николаем I. В одном из писем матери Елизавета Алексеевна пишет: «Конечно, она (Мария Федоровна. — Авт.) добрая, прекрасная, неспособная сделать кому-либо зло, но чего я не могу переносить, это ее заискивания у Нелидовой, у предмета мерзкой страстишки императора». И вот сама очутилась в плену этой самой страстишки!
У Александра тоже была… не хочется говорить — связь, это была любовь. Сердце он отдал прекрасной польке — Марии Антоновне Нарышкиной (1779–1854), в девичестве княжне Святополк-Четвертинской. Обращусь опять к «Запискам» Р. С. Эдлинг: «Государь любил общество женщин, вообще он занимался ими и выражал им рыцарское почтение, исполненное изящества и милости. Что бы ни толковали в испорченном свете об его расположении, но оно было чисто и не изменялось в нем и тогда, как с летами, размышлениями и благочестием ослабели в нем страсти. Он любезничал со всеми женщинами, но сердце его любило одну женщину и любило постоянно до тех пор, пока сама она не порвала связи, которую никогда не умела ценить… Нарышкина своей идеальною красотою, какую можно встретить разве на картинах Рафаэля, пленила государя, к великому огорчению народа, который желал видеть в императрице Елизавете счастливую супругу и счастливую мать. Ее любили и жалели, а государя осуждали, и, что еще хуже, петербургское общество злорадно изображало ее жертвою».
Красота Нарышкиной волновала современников. Графиня Софья Шуазель-Гуфье, фрейлина русского двора, пересказывает в своих «Исторических мемуарах» легенду: «Рассказывают, что Александр, шедший под руку с королевой Пруссии, встретил в одной из дворцовых галерей красивую госпожу Н. (Нарышкину), одетую в простое креповое платье; одна гирлянда из голубых цветов, так называемых незабудок, украшала ее черные волосы». У Набокова (не помню где) есть замечательное описание — юноша, желая очаровать некую девицу, неделю плавал перед ее окнами в обнимку с лебедем — красиво! Набоков смеется над немецкой сентиментальностью. Ну ладно, юноша наивен и прост, но восхищаться этой сценой — чистое дурновкусие. Явление Нарышкиной в гирлянде, то есть в венке, может вполне соперничать с «прелестным юношей и лебедем».
Да и время госпожой Шуазель-Гуфье указано неправильно. Мария Антоновна появилась в Петербурге много раньше, в пятнадцать лет она уже стала фрейлиной при русском дворе. Платон Зубов успел положить на нее глаз. Тогда же и Александр приметил красивую девушку. Род князей Четвертинских был очень древним, он происходил от правнука святого Владимира — Святополка, князя Черниговского. После монгольского нашествия на Русь земли князя отошли к Литве, семья долго оставалась верна православию, беднела. В Россию Четвертинские перебрались после волнений в Польше.
Вигель о приезде из Гродненской губернии вдовствующей княгини Четвертинской (матери нашей красавицы): «Она помнила мученическую смерть мужа своего, убитого варшавской чернью за настоящую или мнимую любовь к России; помнила отеческую нежность к ее семейству, неисчислимые благодеяния, которыми осыпала ее Екатерина».
Вигель тоже не оставил вниманием красоту Марии Антоновны: «Я помню, как в первый мой год пребывания в Петербурге разиня рот стоял перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественной, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшего красавицами, она была гораздо лучше всех». О любви Нарышкиной и Александра знал весь Петербург, «но эта связь не имела ничего похожего с теми, кои обыкновенно бывают у других венценосцев с подданными».
Вигель прав: отношения этой пары совсем не напоминали те, которые существовали при дворе всего десять лет назад. Существовали имперский двор, царственная супруга, долг перед государством, который Александр честно исполнял, а рядом протекала его частная жизнь, та, о которой он мечтал, то есть у него была семья, но не династическая, а просто человеческая. Связь их продолжалась пятнадцать лет. Нарышкина была не просто красавицей, но еще и умницей. Она никогда не понуждала Александра к разводу, она не хотела властвовать в гостиных и салонах дворца, не вмешивалась в политику. Муж смотрел на эту связь сквозь пальцы. Обер-егермейстер двора, Дмитрий Львович Нарышкин (1758–1838), сын любимца Екатерины II Льва Нарышкина, был сказочно богат, совершенно равнодушен к прелестям жены, у него была своя жизнь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});