Читать интересную книгу Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Нашими «перехватчиками» оказались бамутцы. В первый день, когда я спал в комнате с окном, я случайно обнаружил под занавеской на подоконнике удостоверение одного из наших охранников, выданное бригадным генералом, командующим каким-то бамутским подразделением Вооруженных сил Ичкерии Хайхароевым. Хайхароев был известным полевым командиром, и я даже встречался с ним в Бамуте осенью 1995-го, когда программа «Взгляд» совместно с «Новой газетой» вела поиски захоронений российских солдат в Чечне.

Бамутцы – народ особенный. Грубоватый и чрезвычайно упертый. Сами чеченцы говорят, что если бамутец заупрямился, то легче в отчаянии задушить его, чем, набравшись безграничного терпения, переубедить в чем-то. Может, поэтому федеральные войска целых два года не могли взять под контроль их село. Наши новые охранники были типичными бамутцами. Если что-то вбивали себе в голову, то спорить с ними было абсолютно бесполезно. Как-то раз охранник, прозванный нами «спортсменом» из-за того, что часто неожиданно падал на пол и отжимался до изнеможения, пришел с веником и приказал, чтобы мы подмели пол и «вообще уборку тут сделали». Мы не раз выносили тупые насмешки и нелепые подколы, но тут я не сдержался.

– Ты, бля, сидишь здесь с автоматом, обращаешься с нами как с нелюдьми, хочешь большие бабки за нас срубить и еще требуешь, чтобы мы у тебя тут уборкой занимались?!

«Спортсмен» никак не ожидал от меня такой реакции. Он стоял в дверном проеме, совершенно ошалевший от моего тона. В одной руке автомат, в другой – обтрепанный веник. Он торчал столбом несколько секунд и никак не мог взять в толк, что происходит. Сначала ему показалось, что вся проблема в его русском языке:

– Не понял, чо ты сказал?..

Влад поспешил одернуть меня, но я уже завелся.

– Мы не будем подметать пол, – сказал я попроще.

Тут он понял, но найти нужные слова не хватало сообразительности, ему захотелось действовать. Мы с нарастающим ужасом наблюдали, как побагровело лицо «спортсмена» и как в его руке задергался автомат. Он мучительно соображал, что же делать. Убивать нельзя, бить тоже – запрещено, долго соображать и молчать тоже нельзя – мы можем подумать, что сломили его, а этого просто не может быть.

– Я вас убью сейчас! – вырвалось у него вдруг. В это мгновение Влад вытянул с напрягшихся рук «спортсмена» веник и сказал, что не стоит так переживать из-за пустяка – он подметет. Приподнявшийся было ствол автомата медленно опустился вниз, охранник еще какое-то время стоял и смотрел на меня в упор, не моргая, не в силах расслабиться и отступить. Наконец, он резким движением закинул автомат на плечо и вышел в коридор, угрожающе бурча себе что-то под нос.

Глава 14

Среди всех командировок в воюющую Чечню наиболее ярко мне запомнились несколько первых. До этого мне, будучи еще студентом, уже приходилось бывать в горячих точках – тлеющих осколках развалившейся советской империи: в Приднестровье, Южной Осетии и Абхазии. Кстати, именно в Абхазии я в первый раз оказался в заложниках.

Дело было так. Мне, студенту четвертого курса журфака МГУ, удалось получить командировочное удостоверение (без причитающихся суточных) от одной маргинальной газеты под емким названием «Политика» и попасть в зону боевых действий с блуждающей линией фронта между абхазами и грузинами.

С тремя моими коллегами, к которым присоединился в Гудауте, я добирался на перекладных в сторону Сухуми. Не помню уже, сколько мы не доехали до подконтрольной в тот момент грузинам столицы Абхазии, но каким-то образом оказались в небольшом горном ауле подальше от побережья. Тут нас и взяли двое вооруженных охотничьими ружьями ополченцев, патрулировавших подступы к селу. Они сопроводили нас к полуразвалившемуся сарайчику на окраине села и заперли в нем, не желая выслушивать никаких объяснений и подробностей. Предварительно они изъяли у нас документы, всю аппаратуру и тщательно обыскали. Для них все объяснялось просто: это грузинское село, а мы – журналисты из страны, поддерживающей абхазцев, потому и следует нас задержать до, как говорится, выяснения.

Двое из нашей группы были телевизионщиками, если не ошибаюсь, из Ростова-на-Дону, один – газетчик из Москвы (к сожалению, не помню их имен), старшему было немногим больше тридцати. Мы познакомились только в то утро и – на́ тебе! – оказались друзьями по несчастью. Это внезапное обстоятельство сблизило нас довольно быстро. За несколько часов, проведенных в деревянном сарае, мы полушепотом обсуждали свою участь, и, что запомнилось, никто из нас даже не намекал на худший сценарий. Мы, конечно, понимали всю серьезность своего положения, но допустить, что нас могут просто так взять и убить, мы не могли. А если бы это все-таки произошло, о нашей судьбе вряд ли когда-нибудь узнали бы: после нашего последнего контакта с внешним миром мы прошли немалое расстояние пешком, плутая, как идиоты, по лесистым горам Абхазии; никто не мог бы рассказать, куда именно мы направились и с кем столкнулись.

За все часы нашего заточения к нам никто не заглядывал, снаружи доносились редкие разговоры наших охранников, лай собак и нечастая разноголосица аульского скота. Только ближе к вечеру послышались громкие голоса и дверь нашего сарайчика со скрипом отворилась. Все те же двое с ружьями и еще двое новых, но уже с автоматами вывели нас наружу и выстроили вдоль покосившейся стены. Рядом стояли еще несколько вооруженных грузин, один из которых, полный и краснощекий, с отросшими смоляными волосами и густой щетиной, отдавал распоряжения. Тут, помню, у меня в голове всплыла та самая недобрая мысль: а ведь могут же и убить. Ощущение было такое, будто одним невидимым щелчком окружающий мир развернулся какой-то другой гранью, а я, выпав из действительности, стал наблюдать за всем происходящим со стороны.

Грузины какое-то время изучающее смотрели на нас и переговаривались между собой. Пузатый командир производил впечатление рассудительного человека, который пытался разобраться в ситуации, но нас самих при этом он ни о чем не спрашивал и никак не намеревался вступать с нами в контакт. Он вытащил из кармана своей куртки наши удостоверения и стал их рассматривать одно за другим, сверяясь с нашими лицами. Затем он передал документы стоявшему рядом и подошел к нам вплотную.

– Нанэсэние привэнтивных тэлэсных повреждений в цэлах защиты государствэнных интэрэсов Республики Грузия!

После этих слов он подходил к каждому из нас и наносил по одному удару – кому в лицо, кому в торс. Мне досталось по лицу. Огласив уникальный в своем роде приговор и сам же исполнив его, командир местного грузинского ополчения велел отдать нам все наши вещи и аппаратуру. После чего ополченцы немедленно препроводили нас подальше от села и показали направление к морю.

Таковым был мой первый опыт заложника войны – когда ты не принимаешь участия в противостоянии, но невольно оказываешься жертвой вооруженного конфликта и страдаешь от его последствий. По юношеской душевной простоте я не придавал этому случаю особого значения: подумаешь, посидел денек в сарайчике под замком! Если и рассказывал об этом своим друзьям, то лишь как о забавном происшествии. Только спустя время, понабравшись «боевого» опыта, начинаешь понимать, что на войне всегда и в самом деле случаются несчастья. И какое-то из этих несчастий запросто может произойти именно с тобой.

В зонах повышенной опасности невозможно предугадать, чьей мишенью вы можете оказаться – правительства, его противников или враждующих группировок: и те и другие могут захотеть использовать вас в своих целях. Не будьте легкой добычей. По возможности имейте контакты со всеми сторонами конфликта, но оставайтесь подчеркнуто независимым и самостоятельным. Не пользуйтесь одними и теми же маршрутами, встречи назначайте в людных местах. Меняйте телефонные номера, SIM-карты и адреса электронной почты. В своих посланиях никогда не пользуйтесь военными и полувоенными терминами; почаще удаляйте сообщения в своем телефоне и не называйте в контактах своего босса боссом, а маму – мамой…

Кроме того, не стоит выглядеть и вести себя так, будто вы дорого стоите. Это особенно важно при встрече с незнакомыми людьми.

Вернусь, однако, к рассказу о наиболее запомнившихся первых своих поездках в Чечню. После того как оператор отказался ехать со мною из Ингушетии в воюющую Чечню (его, кстати, Александр Любимов уволил сразу после нашего возвращения в Москву), во «Взгляде» встал вопрос о том, кто бы из «видовских» операторов сам вызвался поехать на войну. Им оказался старший оператор телекомпании «ВиД» Эдуард Черняев – отец моего будущего друга по несчастью Владислава Черняева. Эдуард посчитал, что, будучи старшим из операторов и по должности и по возрасту, не вправе подговаривать ехать кого-то другого – командировки в горячие точки для сотрудников компании были делом сугубо добровольным.