ступеням, усеянным шкурками от семечек и окурками без фильтра.
И вот перед нами квартира сто сорок два. Я отстраняю назад профессора, как ни крути, а он гражданский человек, киваю участковому и одновременно с ним вынимаю из кобуры свой пистолет. Соколову оружие не положено по штату, и он жадно рассматривает мой ПМ. Звонок не работает, да и кто б сомневался, приходится молотить кулаками в дверь.
Тишина, за дверью движенья не слышно, а рука уже начинает неметь. Ну мы не гордые, стучим ногами. Через несколько минут подобного шума, который мы устроили на весь подъезд, открывается дверь соседней квартиры, показывается голова с усами и с бигуди.
— Че надо? — слышу прокуренный голос., — уходите отсюда, а не то, я милицию позову.
Сержант вынимает служебное удостоверение и раскрывает перед гражданкой, держа его на вытянутой руке. Женщина щурится, но потом замечает полицейскую форму, ее тон уже совершенно другой.
— Вы к Василию? А его нету дома.
Спустя некоторое время, сквозь потоки ненужной болтовни, нам удалось выяснить, что Василий со вчерашнего вечера находится в больнице. В какой больнице соседка не знает, — скорая увезла, да и дело с концом! Упал в обморок при выходе из квартиры, она же и обнаружила своего соседа, лежащим на полу. Пыталась привести в чувства, думая, что он пьяный, но потом вызвала для него неотложку, на которой Василия и увезли, — Василий Кумарин, а отчества не знаю, — охотно рассказала гражданка.
Вниз спускаемся пешком, на лифте поехал один Семенов. Внизу, отдышавшись, звоню Дарье. Прошу обзвонить все больницы и узнать, в которую из них вчера доставили Василия Кумарина, а заодно и выяснить его отчество по месту жительства.
— Кумарин Василий Степанович, — Романова уложилась ровно в десять минут, — вчера вечером доставлен в Боткинскую больницу. Адрес сказать, или сам найдешь?
Глава 17
У дежурного администратора удалось выяснить, правда с трудом, что Кумарин приписан к двести пятой палате, но ночью был переведен в палату двести восемь, о причинах просит поговорить с врачом. Усталый врач нас долго рассматривал, поверх своих старомодных очков, — ему стало плохо ночью, вот и перевели в интенсивную палату, — вижу, что для мужчины в белом халате это пустяк.
А вот с разрешением на посещение пришлось попотеть. Меня отправили к заведующему отделением, который молча слушал мои объяснения, при этом часто мотая головой. Наконец он сдался, — да делайте что хотите, на вашей совести будет, если умрет.
Его слова причиняют обиду, но я пропускаю их мимо ушей, — а что с ним такое вы уже выяснили?
— Алкоголизм, — пожимает плечами солидный доктор, — многолетний, хронический алкоголизм. Врач смотрит в сторону и молчит, я стою и жду продолжение. — А вообще это странный случай, — после нескольких минут молчания, неохотно продолжает он, — у больного ночью отказали почки, пришлось на него потратить аппарат. К тому же, у него пятна пошли по всему телу… очень похоже на банальную старость, — наконец выдыхает он.
И вот мы стоим перед постелью убийцы, перед нами тщедушный молодой человек. Двадцать восемь лет, как значится в медицинской карте, но я вижу глубокого старика. Глаза запали, губы обветрились и старческие морщины на впалых щеках.
Все, как я предполагал, обычный наркоман, с уголовным прошлым и сомнительным будущим. На счет его будущего, впрочем, я был не уверен, не думаю, что он доживет до тюрьмы. Тем более, что никаких весомых доказательств его виновности у меня не имелось. При упоминании о заклинаниях, демонах и прочей паранормальщины, любой суд признает его невиновным, а меня невменяемым и отстранит от дел. Единственные улики, которые я мог, не испытывая сомнений, предъявить перед судом — это запись с видеокамеры, установленной в ломбарде, которая доказывала факт воровства. При убийстве бездомного свидетелей не было, да и самого убийстве не случилось, как такового, ни о каком трупе, найденном в подвале жилого дома, в полицейских рапортах не упоминалось.
— Капитан Федотов, — представился я, глядя сверху вниз на лежачего больного, — у меня есть все основания полагать, что вы причастны к убийству.
Василий повернул голову от окна и уставился на меня своими узкими, водянистыми глазками. Никакого испуга в этом взгляде и рядом не было, в нем сквозила неземная печаль. Он умирал и прекрасно осознавал это, его глаза отражали безразличие ко всему.
— Это все он, — еле слышно прошептал Василий. Его дряблая рука с отвисшей кожей на секунду высунулась из-под простыни, за рукой потянулась белая нить катетера, — он, — повторил Кумарин, указывая пальцем в сторону окна.
Я смотрю на окно, в котором отражаются силуэты трех мужчин в больничных халатах, накинутых на плечи, — рассказывай про него. И Кумарин начинает говорить. Сквозь тихий шепот и сиплое дыхание слова не всегда удается разобрать, но и того, что я слышу, вполне достаточно, чтобы понять события, о которых он говорит.
В голове возникает образ опустившегося наркомана, сидящего на грязных ступенях подъезда. Человек, если к этому индивидууму еще можно применить это слово, привалился спиной к стене дома, глаза закрыты. Трясущиеся руки покоятся на коленях, побелевшие пальцы переплетены между собой. По лодыжке в дырявый ботинок стекает тонкая струйка мочи. Ломка продолжается, накатывают волны нестерпимой боли, но денег на дозу у него больше нет. Оказаться дома и умереть в своей постели, это все, о чем мечтает сейчас наркоман.
Образ, возникший у меня в сознании, получился настолько ярким и отчетливым, на мгновенье мне показалось, что эти воспоминания принадлежат мне. Я тот человек, корчащийся на ступенях подъезда, в это мгновенье я ощутил чужую боль. Быстро отвожу взгляд от окна и мотаю головой, отгоняя чужие, непрошенные воспоминания. Не замечая моей реакции, Кумарин тихо продолжает говорить.
Я не поверил ему сразу, думал он просто издевается надомной. Но он коснулся моей руки и боль прекратилась. Он обещал, что я больше не буду испытывать нужду. Сказал, что я буду богат, меня будут бояться, тогда я поднялся и пошел вместе с ним.
— О ком ты говоришь? — перебил я Кумарина.
— О нем, — глядя на меня, отвечает Василий, как будто, я должен знать, кто такой «он».
— Опиши его, — Соколов достает блокнот и ручку, снова повторяет, — опиши его.
Василий переводи взгляд с меня на Вадима и улыбается, обнажая редкие зубы, — мужчина без лица.
— Это как, без лица? — рука Вадима замерла в тот момент, когда кончик ручки коснулся блокнота.
— Я не помню его лицо и никогда не помнил. Оно стиралось из памяти каждый раз, стоило только отвернуться в сторону. Бежевый плащ