понимать. Переход на подряд — это что, линия? Вот нам и скажут: мужики, берите землю на подряд. Мы ответим: согласны, если директором будет Князев. Куда ты денешься? Назови мне начальника, который подпишет на тебя приказ. Петр Иванович Стремутка? Если б он не горячился, я ему объяснил бы, и никакого запроса не надо было писать. Вы думаете, так вам все и будет сходить, тет-а-тет поговорили, ручки пожали — дельце сделано. Нет, Федя, не получится. Головы у вас с Петром умные, только одного не учитываете: не тот вас ставит-снимает, кто бумагу подписывает, а тот, кто молчит. Согласны — молчим, а если уж не согласны — найдем способ свою власть показать.
Федор от растерянности не находил слов. Вот что, оказывается, задумал землячок, та-ак… А черт, и ведь действительно поставят условие…
— Это, Глыбин, называется демагогией, — бухнул в сердцах Князев.
— Демократией это называется, Федя. Народовластием.
Василий откровенно наслаждался растерянностью Федора. Он все-таки не вытерпел, высказал то, о чем до поры до времени не хотел говорить. Уж больно задела его фасонистость Князева. Коня, видишь ли, стреноженного изображает! А что других стреножит, это ничего. Единоначальник… Люди ему не указ…
— Я тебе зла не желаю, не думай, — смягчился Глыбин. — Но пойми же наконец и ты: если я не ушел из Бугрова, значит, и я чего-то хочу. Вы думаете, только тот ищет чего-то, кто уходит, а остаются, мол, от безвыходности. В том и беда ваша, руководителей, что не понимаете нас. Ты много сделал в совхозе, это видим и ценим, так зачем же нам другого? Надеюсь, популярно объяснил.
В избу после бани Князев не зашел, уже садясь в машину, сказал Ивану:
— Если ты официально, поговорим в кабинете. Машину пришлю…
Иван попросил Лиду постлать ему на диване в прирубе — там было не так душно, как в избе, да и не хотелось ему сейчас вести утомительные разговоры с Василием, надо было спокойно осмыслить, что же такое в конце концов этот вязниковский конфликт. С одной стороны, кто-то донимает директора анонимками и в союзе с ревизорами добивается его отстранения. С другой — депутатский запрос, который, надо думать, Василий с Никитой писали не без поддержки трактористов, поэтому он так уверенно и заявил, что никакого приказа не будет. Пожалуй, и в самом деле не будет: не проголосуют за подряд — и любой начальник пойдет на попятную. Не кроется ли ответ в словах Василия, что их, оставшихся, никто не спрашивает, чего они хотят? Газетные страницы пестрят статьями о молодежи, и в каждой в той или иной форме вопрос: что надо для того, чтобы молодые оставались в деревне? Глыбины же, считаем, ясны как стеклышко, податься им некуда, дайте сносный заработок, сена на корову да огород под картошку — и все вопросы сняты. А когда сталкиваемся с каким-нибудь феноменом, размажем на целую страницу что-нибудь паточно-шоколадное под названием «зов души» или «власть земли». Конечно, у Глыбина есть и «зов» и «власть», да только все это хорошо, когда есть п о р я д о к. За порядок он и бьется и изводит себя, но получается странная вещь: Глыбиным недовольны, от него отмахиваются, на него сердятся, а на голос анонимов без промедления спешат комиссии, берут под сомнение дела хозяина, потому что «телега» продиктована защитой якобы государственного интереса. Какая, в сущности, несуразность! И каким примитивным приемом гипнотизируют нас мнимые радетели: копейка, истраченная на дело, но не по регламенту, непременно несет ущерб государству, а тысячи, вбуханные в несостоятельный, но заверенный печатью прожект, — неизбежные и потому простительные издержки. И другая сторона дела — ту копейку истратил работник-самовольник, а те тысячи пустил на ветер управляющий: второй с первого спросит, первый со второго — увы… Пружина вязниковского конфликта тут, но привела ее в действие какая-то другая сила, не та, которая руководит Глыбиным, не та, которой руководствуется аноним. Есть третья сила. Но какая? Как называется? Кто носитель?
11
За ночь сильно потеплело. Снег, припорошивший было пожни и огороды, растаял, кора на деревьях отпотела, и над окрестными лесами стоял белый пар.
Глыбины после завтрака собирались пойти на кладбище, но случилась беда. Лидия Ивановна вдруг забеспокоилась, почему не пришел Садовский. Обычно он приходил пораньше, чтобы выпить парного молока, а сегодня уже два часа прошло, как она подоила корову, а его все нет. Встревоженная, она взяла кринку и заторопилась к Николаю Михайловичу. Двери на внутренние запоры у него никогда не запирались, только на защелку, Лидия Ивановна вошла в сени и постучала… «Не ушел ли куда?» — подумала она и, не дождавшись ответа, отворила дверь в избу.
— Николай Михайлович, вы дома? — окликнула она. — Я вам молока принесла.
Печка не топлена, на столе холодный самовар, со вчерашнего не убранная чайная посуда. Ей вдруг стало боязно. Она не решалась заглянуть в запечье, где на топчане обычно спал неприхотливый в быту художник. Потоптавшись у стола, она все-таки прошла в угол, отдернула занавес и увидела на смятой постели неподвижного старика. Глаза его были закрыты, седая лохматая голова чуть запрокинута, рука свесилась с постели. За руку она и схватилась, поспешно пытаясь нащупать пульс. Биение пульса не улавливалось, и, уже не пугаясь, а торопясь поскорее предотвратить беду, Лидия Ивановна откинула одеяло и припала ухом к груди старика. Звук был слабый и неровный — сердце трепыхалось. По опыту она знала, что шевелить в таких случаях больного нельзя, только поправила легонько его голову, чтобы не так запрокидывалась, прикрыла грудь одеялом и побежала домой. Через минуту со двора Глыбиных вырвалась машина и на предельной скорости помчалась в Вязники.
Лидия Ивановна с братом в ожидании фельдшера сидели у постели больного. Они ничего не предпринимали, оберегали его только от возможных движений — предполагали паралич. Иван клял себя в душе, что оставил старика одного в расстроенном состоянии, не зашел проведать его к ночи. Надо было не размышлять в тиши и прохладе о причинах людских конфликтов, а идти ночевать сюда, быть рядом со стариком, который так тяжело переживал нанесенное ему оскорбление. Да что толку каяться! Если бы раскаяния прибавляли нам ума и сердца!..
Через полчаса Василий привез фельдшера, а еще через сорок минут на «скорой помощи» приехал с бригадой сам главврач Павел Артемыч (Василий позвонил ему на квартиру), установили кровоизлияние с параличом руки и потерей речи. Больной был нетранспортабельный, Лидия Ивановна настояла, чтобы его на носилках перенесли к ним в дом. Она сказала, что немедленно возьмет отпуск и будет ухаживать за больным столько, сколько потребуется.
Событие