Читать интересную книгу Забытые учителя - Александр Токунов

— У нас как у штурманов и стрелков нареканий нет, но, полагаю, что у Густава и командира будут предложения. Вам необходимо поговорить с ними, — чётко отрапортовала Виолетта, из-под стекла шлема стрельнув карими глазами на Гаргара.

С нахождением Виолетки в их лётном расчете Инга смирилась. Виолетка появилась в поле её зрения лет пять назад, когда пожелала стать следопытом. Вместе с ними проходила спецподготовку для будущего полёта на аэростате. И хоть и поглядывала на Володьку с интересом, но никогда никаких явно выраженных симпатий к нему не проявляла. Инга, правда, иногда замечала в её глазах какую-то затаённую боль, когда Виолетта смотрела на Володьку, но через секунду та уже радостно смеялась, и её глаза светлели. Потом Виолетта вышла замуж и исчезла года на полтора. Потом появилась ещё более красивая, с горящими глазами и бесконечными рассказами о своём маленьком сыне. Инга подозревала, что внизу в бункере Виолетта, напротив, всем рассказывает только о полётах и о том, что видела за день на поверхности.

«Ну, слава аллаху, наконец-то разгрузку окончили», — Инга, увидев, что Володька легко спрыгнул на землю, поспешила к аэростату.

С противоположной стороны к нему рванула Танька:

— Командир! — но тут же замолчала и остановилась. Перед ней стояла Ямка и смотрела ей в глаза.

— Не бойся, — Густав взял Татьяну за локоток и потянул в сторону, — она не кусается, но не любит, когда нарушают субординацию.

Володька шагнул к Инге:

— Привет, сестрёнка! Это тебе.

Инга на миг застыла, с трудом оторвала взгляд от его глаз. Володька протягивал ей крупную ромашку. Девушка зарделась:

— Какая большая!.. Спасибо! — она поднесла цветок к лицу и вдохнула его запах.

— Какая же ты, Инга, счастливая, что можешь понюхать цветок! Мне иногда так хочется снять шлем… Мама рассказывала, что воздух бывает таким сладким, пропитанным ароматами цветов и деревьев. Она тоже очень сильно скучает по нему…

Инга протянула ему цветок обратно:

— Отнеси Оленьке.

— Нет, — Володька отвел её руку с цветком, — это только тебе!

Она наклонила лицо над ромашкой, пытаясь унять бешено колотящее по рёбрам сердце. И была рада, что к ним подошёл Гаргар.

— Ну, как полёт, Владимир? Есть нарекания?

— Нет, Игорь, нареканий больших нет, но надо попробовать поставить еще один движок. На одном аэростат плохо лавирует против ветра. Нас чуть не перевернуло на обратном пути. Хорошо, были загружены под завязку, тяжелы, а если бы по дороге туда, то покувыркались бы.

— Хорошо, это обсудим вечером. — Игорь повернулся ко всем: — Подготовьте предложения, вечером на видеоконференции всё обсудим. Вы, ребятки, идите, а я прослежу, чтобы эти архаровцы, — он кивнул на молодых людей, копошившихся возле аэростата, — без проблем завели его в ангар. Да, хочется посмотреть, что они сделали по шарам. Встретимся вечером.

Это — моя свита

Россия, Москва, территория Крылатского анклава

Это был обычный зикр — прославление Всевышнего, уединённое действо вместе с учениками, не такое помпезное, как его публичные версии. Всё проходило более уединённо и более лично — всё было направлено на то, чтобы каждый понимал смысл слов, обращаемых к Всевышнему.

Клён с каждым годом всё отчётливее осознавал, что существование бункеров — вещь временная. Человечество не может жить под землёй постоянно: всё приходит в негодность, а производственной базы для создания чего-то нового нет, вот и получается жизнь на наследии прошлого. Как всё это знакомо! Так же, как и прежде, сильные мира сего стараются подольше прожить на этом наследии.

Но он надеялся, что можно будет адаптироваться к вирусу. Его ученики всегда были рядом: Мухаммед Блюмквист, доктор Аслам Надви, Амин Сикорский, Клебанов, Густав, Инга, Владимир — перечислять можно было долго.

У каждого из них была своя судьба и своя история. Доктор Надви заразился во время опытов с мутантами, его хоть и называли Хаким[14], но в тот раз он проявил неосмотрительность.

Доктору нужно было выяснить, что получится, если незаражённому привить запах заражённого. Этот метод срабатывал с запаховыми приманками для мутантов, но не подействовал, когда Надви решился применить его на себе. Поначалу всё шло гладко, мутанты не замечали его около пяти минут, но потом накинулись на него со всей яростью. Доктора еле удалось втащить на стену; итог — множественные укусы по всему телу. Хаким жил в своём новом состоянии уже два года, и о его ошибке напоминали только розовые шрамы по всему телу.

Как и всегда, сегодня читали вслух прекрасные строки Абн Арани, Руми, Атара и других выдающихся исламских мыслителей.

Доктор выводил высоким голосом:

И кто-то в заблуждении глубокомСебя считать готов под стать пророкам.Мы тоже, мол, сродни мужам святым;Мы, как они, едим, и пьем, и спим.Сии слепцы не чувствуют различья,Равняя всё: ничтожность и величье.Что делать, с одного цветка берётЗмея свой горький яд, пчела — свой мед.Две кабарги в долине обитали,Одни и те же травы их питали,Но мускуса дала одна немало,И лишь навоз другая даровала.Двух тростников так схожа красота,Но сахар в том, а в этом пустота.Таких примеров тьма, и человекВсё постигает, доживая век…

Рядом с доктором сидел сухонький человек с аристократическими чертами, отдалённо напоминавший Феликса Дзержинского — это был Амин Сикорский. Этот однофамилец знаменитого вертолётостроителя так же, как и доктор Надви, был старым соратником Клёна. Бывший военнослужащий Войска Польского, Амин входил в контингент НАТО в Ираке и там был завербован Клёном. Во времена своей буйной молодости он вывесил польский флаг на Львовском областном совете и заминировал его, ибо Львов, по его мнению, был польским городом и подлежал передаче Польше. Сикорский никогда не менялся: он был старым фанатом «Гарбарнии», одного из старейших польских футбольных клубов; буйная молодость, драки на стадионах, частые приводы в полицию, затем военная служба в Ираке. Именно там, на базе «Эхо», он всё сразу понял и был очень сильно разочарован тем, что Польша просто следует и всегда следовала политике США; что польские парни гибли за интересы американских толстосумов; что его ребятами американцы прикрывались как пушечным мясом, как террористы, которые прикрываются заложниками, а потом толкали в СМИ и интернет чистую и красивую статистику. На дорогах Центрального и Южного Ирака, где польская армия первоначально контролировала пять иракских провинций, поляки оставили не только десятки подорванных на минах внедорожников и грузовиков, но и свою уверенность в том, что Войско Польское обладает всем необходимым для выполнения взятой на себя миссии борьбы против иракского сопротивления.

Тем не менее Сикорский был очень высокого мнения о польском народе. «Западные украинцы ведь не полякам прислуживали, — часто говорил пан Сикорский, посмеиваясь, — они прислуживали батракам поляков, потому что к самим полякам их бы просто не допустили». Клён как мог старался пресекать националистические поползновения в своей команде, так как необузданный и безмерный национализм может легко превратиться в геноцид, но Амин был прям и резок и не всегда размышлял над тем, к каким последствиям могут привести его слова.

Ещё одним старым соратником Клёна был Клебанов. История заражения Виталия Анатольевича была покрыта мраком, поговаривали, что однажды старик сам снял с себя защитный костюм, решив поваляться на траве. Многие считали, что Клебанов просто сошел с ума. С каждым прожитым годом он всё больше погружался в себя, и сейчас, на старости лет, казалось, что он живёт в своём собственном мире, где ему не нужен никто и из которого он выходит с большой неохотой.

Карпов-младший после длительного лечения и столь же длительных раздумий принял ислам. Всю бункерную революцию он пролежал в госпитале и старался впредь держаться подальше от политики. Но что-то подсказывало Клёну, что в тихом омуте по-настоящему тихо не бывает. Может быть, Карпов вёл себя так тихо, потому что находился в группе риска, а может, действительно решил прожить отпущенный ему Всевышним срок тихо и незаметно. Клён не знал, но понимал, что за эти годы карьерист Карпов, любимый сын знаменитого отца, сильно изменился.

У Мухаммеда Блюмквиста другая история, он родился заражённым, сейчас ему двадцать один год, и Клён с содроганием думал, что будет, когда он мутирует. То был истинный исполин, непреклонная сила, которую не остановить, громила ростом более двух метров. В прежние времена он стал бы отличным штурмовиком. Когда-то он входил в тусовку исламских радикалов анклава, но со временем остепенился и понял, что истинный джихад — это джихад внутренний, борьба с самим собой и укрощение навса, тёмной стороны своей души.