Да говори ты, не томи…, – заволновался он.
– Заболела она.
– Заболела! Простыла? Ангина? Грипп? – всерьёз занервничал молодой механизатор, забрасывая Шутову вопросами.
– Если бы, – вздохнула та, поверив, наконец, в неосведомлённость юноши. – Тебе разве Виктор не звонил?
– Да нет же! – в нетерпении притопнув, вскричал молодой механизатор. – А-а-а! – внезапно осенило его. – Так Кропот же с Бурдиным в самую рань в Среднегорск укатили. И Витька, наверное, накануне пораньше завалился спать.
– Ну, ладно, слушай, – вторично протяжно вздохнула Марина. – Вчера мы с Виктором ездили в Ильск, в сельхозуправление. Отвозили документы и прочее. А Стеллочка одна пошла в гаражную столовую. Идёт она, задумалась, и вдруг на неё, коршуном, сзади кто-то нападает и сбивает с ног. Да так, что она через обочину в сугроб улетела! И этот кто-то её придавил и по-звериному рычит…С ума сойти!…Она сжалась в комочек, и уж решила, что всё…Потом глаза скосила: а над ней…этот… самохинский волкодав. С ума сойти!…
– И что?! – взревел Кондрашов, рефлекторно хватая студентку за предплечье и сдавливая его пальцами с безумной силой.
В нём молниеносно всплыл облик бедной девочки из Ильска, которую таскала псина Самохиных. От услышанного у него даже дыхание перехватило.
– Ой-ой-ой! – тем временем от боли взвыла уже Шутова. – Пусти, дурак!…Теперь синяки будут! – оттирала она предплечье. – Что-что!…Рычит собачара, а не кусает. Стелла давай его уговаривать, ровно зверя неразумного. Тот и успокоился.
– Ну и…
– А тут и Нинка Самохина подбегает! – по-бабьи хлопнула себя ладонями по бёдрам Шутова. – Или изобразила, что подбежала…Делать-то нечего: видит, что зверюга Стеллу всё одно не пожирает. С ума сойти!…И Нинка, харя подвидная, эдак ухмыляется и извиняется: мол, прости меня, Стелла…Сорвалась кобелина окаянная…
– Ну и…
– Кораблик, естественно, перенервничала вся…Кое-как приплелась в хижину дяди Толи и слегла…Что характерно, у неё лихорадка началась, видения странные. Я как посмотрела на неё, меня как пронзило: наговор! Порча! Ведь нас же Юлька Гордина предупреждала, что Нинка ворожбой…Это самое…Ведь каждый знает, что Нинка с матерью – колдуньи…
– Где она сейчас? – нетерпеливо перебил многословную болтушку Кондрашов.
– Кто? Нинка, что ли?… – застыла та с раскрытым ртом.
– Да при чём тут!… – подосадовал Юрий. – Стелла где? В избушке?
– Ага. Только ты не вздумай ещё и туда нарисоваться! – испуганно уцепилась практикантка за плечо паренька. – Ей снотворное дали, инъекцию вкололи. Спит она. Нельзя её тревожить. А то хуже станет. Понял?!
– Да понял я, понял! – растерянно высвободил юноша плечо от цепкого захвата. – А как тогда быть? Что делать?
– Хым…Что делать…Песни петь! – пренебрежительно хмыкнув, отрезала Марина. – Он меня ещё спрашивает… – поюродствовала Шутова, скривившись и загнусавив под стать Бабе-яге. – Одно ясно, что Нинка на мерзопакостность эдакую отважилась не без твоей подачи, голуба ситцевая.
– Ладно, разберёмся, – мрачно проронил Кондрашов, выходя наружу.
3
Иногда человеком руководит не голова и влечёт не слепой жребий, а ведут ноги – не самый достойный вариант поведения для homo sapiens.6 В данный момент Кондрашова влекли именно ноги вкупе со слепой яростью. И доставила его буйную головушку сия безмозглая парочка прямо к бывшему сельповскому магазину, где нынче заправляли Самохины.
Юрий намеревался учинить строгий спрос с Нины Самохиной
за волкодава. Он смутно представлял форму спроса, но главным было – по-наполеоновски ввязаться в бой, а там будет видно. Что до колдовских проклятий и сил сатанинских, то материалиста Кондрашова данный аспект разбирательства вводил в крайнее смущение. Разумеется, он не верил в глупые предрассудки и выдумки об иррациональных потусторонних силах. Бабьи сплетни про порчу он считал бреднями и «чушью собачьей». В то же время, само предположение о том, что по его вине любимое существо стало объектом посягательства враждебных сил, выводило его из равновесия. И молодой тракторист решил, что с Ниной ему надлежит держать себя твёрдо и наступательно. Без всяких «если бы, да кабы» – так, будто её вина установлена приговором Нюрнбергского трибунала. И не менее.
С заданным настроем он и прибыл в магазин. Там, в продуктовом отделе, мать Нины – тётка Властилина – бойко отпускала товары столпившимся односельчанам. На второй половине торгового заведения, в промтоварном отделе, традиционно было затишье: лишних денег у замараевцев не
водилось, в связи с чем сюда они заглядывали реже.
Нина Самохина сидела за прилавком отдела промышленных товаров и что-то старательно конспектировала в общую тетрадь, аккуратно высунув кончик языка. Купеческая дочка заочно училась по специальности «менеджмент» и потому, едва с покупателями становилось посвободнее, тётка Властилина её «разгружала».
Возле молодой и интересной продавщички отирался второй по рейтингу (после Кропотова) замараевский гуляка Толька Колотов, значившийся в простонародных кругах под партийным псевдонимом «Шнобель». Колотов был одним из потомков легендарного Митьки Носатого. Потому неудивительно, что про Тольку в селе бытовала байка, зародившаяся на заре реставрации дикого российского капитализма.
Тогда в Нижнюю Замараевку, в первый и последний раз за новейшую эпоху, прибыла «на гастроли проездом» некая танцевальная труппа. Она пышно именовалась «Дюжина дюжих толстушек». И следует признать, что артистки воистину по напыщенности своей намного превосходили тесто, замешанное на самых классных дрожжах. Колотов, помогая визитёрам разгрузить реквизит, ненароком заехал локтем солистке группы прямо между двух пушечных грудных «ядер».
– Что б я сдох! – выругался Толька, в замешательстве и с натугой высвобождая локоть из «сексуальной трясины». – Если у вас сердце такое же мягкое, – повинился он перед толстушкой, – то вы меня простите.
– А если у тебя, парниша, – обольстительно улыбнулась заезжая гастролёрша, – остальное такое же твёрдое и большое, как локоть и нос, то я жду тебя за кулисами…
В тот вечер Колотов отлучался за кулисы дюжину раз…
Автору этих строк замараевские туземцы рассказывали, что мужская половина села вообще выделялась отменными габаритами органов обоняния во всём Среднегорском регионе. Ровным счётом так же, как, например, чабаны с нагорий Казбека будут выпячиваться среди чукчей и эскимосов, от природы наделённых «респираторами-кнопочками». Замараевские аборигены утверждали даже, что в бытность Страны Советов упомянутый феномен вызывал пристальное внимание учёных военно-промышленного комплекса. И башковитое племя исследователей (изъясняясь их тарабарским языком) зафиксировало жёсткую корреляцию между величиной носа типичного замараевца и иными анатомо-физиологическими и функциональными особенностями его сугубо мужского организма.
Деятели науки намеревались особенности «замараевского самца» трансформировать в ядерно-демографические боеголовки многоразового действия с применением их боевых свойств на потенциальном противнике. Если изобретённая на Западе пресловутая нейтронная бомба предназначалась для избирательного уничтожения всего живого, цинично оставляя нетронутыми «железяки», то боевые головки «homo zamaraevez», напротив, были индифферентны к «железякам» и предполагались для избирательного и благотворного воздействия на заграничных особей эксклюзивно феминистского типа.
В качестве конечной цели преследовалось достижение эффекта, согласно которому носатые замараевские отпрыски заполонили бы предгорья Мак-Кинли, Монблана, Эвереста, Костюшко, Килиманджаро. Таким образом СССР должен был мирно завоевать весь мир. Данная миссия была призвана восполнить изъяны марксистско-ленинской идеологии по экспорту мировой социалистической революции через умы заграничного электората.