и приезд епископа вперемешку с уборкой овощей и спорами о границах монастырского участка в районной управе. Личный вопрос уставшей женщины с яркими молодыми глазами прозвучал неожиданно:
— Всё хочу спросить. Что тебя гнетет на самом деле?
Она в ответ удивленно хлопала глазами, но ответ выскочил мгновенно, как будто после долгих размышлений о происходящем.
— Больше всего — ложь. То как привычно становится говорить людям то, что они хотят слышать. Раз за разом. Но это не то чтобы гнетет. Это часть моего образа жизни. Часть работы.
— И ты каждый раз возвращаешься к этой своей…. работе…
— Да. Ничего не делать — еще страшнее. Если я остановлюсь, то сгорю от воспоминаний.
Пожилая женщина остановила мелькание спиц и внимательно глядя на неё ответила, осторожно покачав головой.
— Кто знает — Бог милостив.
Но её собеседница продолжала рассматривать собственное рукоделие и сказала, не поднимая глаз.
— Я уже пробовала. Вы знаете. И не раз. Но иногда с памятью справиться труднее, чем с внешним врагом. Слишком много боли и отчаяния. Слаба я еще в том, чтобы как-то смириться со всем этим. Молитесь обо мне, матушка.
Настоятельница встала, отложив вязание. Разговор этот уже давно крутился в её голове, но послушница, приехавшая на этот раз, только с поломанным ребром, была непростой. Далеко не всё о себе она рассказывала. Но даже того, чтоб было видно, хватало.
— Ты лукавишь, деточка. Монастырь это не санаторий, не укрытие и даже не больница, куда можно приползти, чтобы зализать раны нанесенные миром. Это фронт, где идет своя война. Духовная война…
— И мне здесь не место?
Глава 9. Монастырь
Пожилая женщина вздохнула. Горечь вопроса и взгляд исподлобья показали, что слова попали по больному месту.
— Этого я тоже не говорила. Я всегда рада тебя видеть, но ты приезжаешь сюда, как будто переждать и собраться с силами, а основная жизнь у тебя там снаружи. Тебе и там плохо и сюда ты не целиком приходишь. Потому и воспоминания твои возвращаются почти во плоти, что ты не можешь в согласие с собой прийти. Мне иногда кажется, что здесь тебе хуже, чем там. За оградой. Там ты хотя бы честна с собой.
— А здесь я вам лгу? — Горечь разговора жгла, проливаясь слезами, о которых она не вспоминала уже очень долго. Но мягкий и сочувствующий взгляд как будто касался её обнаженных нервов.
— Ну что я? Букашка я перед лицом Господа. Даже если и в чем-то обманешь — не о том речь. Ты боишься доверять людям, хоть и пытаешься облегчить жизнь здесь всем. Наверное, кроме самой себя. Мой ведь путь сюда тоже не розами был усыпан. Как и любой из сестер. Не хочу даже сравнить, кому тут тяжелее пришлось. И не смотри на меня так. Сестры переживают, слыша, как твои кошмары вырываются по ночам. И я переживаю за тебя. Но тебе придется чем-то пожертвовать, если ты хочешь жить дальше по-настоящему. Отдай свою ношу Тому, кто сможет о тебе позаботиться…
— Не могу я простить и забыть. Они у меня все отняли… Как я после этого… Я стараюсь молиться… — Слезы уже душили её заставляя слова застревать и рассыпаться на бессмысленные конструкции из букв. А настоятельница осторожно коснулась её плеча.
— Тем людям — Бог судья. Не мое дело советы давать, как вымолить смирение перед тем, что тогда произошло с твоей семьей. Да и не о том я. Ты как будто себя простить не можешь, что выжила. Вот и наказываешь одиночеством и болью…
— А что же мне делать? Найти себе мужа, завести детишек? И сделать вид, что ничего не было…
Она изо всех сил старалась удержать гнев и обиду на настоятельницу, формулируя этот вопрос. Невозможность жить обычной жизнью и так давалась тяжело. И слова мудрой женщины выглядели почти насмешкой над всеми попытками как-то собрать свою жизнь воедино. Ответ, застрял в голове своей невозможностью.
— Сделать выбор. Или полностью отказаться от жизни в миру. И посвятить себя Богу, тогда уже здесь, с нами, учиться принимать Его волю о тебе и твоих близких. Или остаться там, целиком. Только уже без отговорок. Налаживать нормальную жизнь и заново учиться доверять людям. А это включает в себя и мужа и деток. Не надо делать такие большие глаза. Мне кажется, после всего, что было — из тебя получится замечательная мама.
— Вы пророчествуете, матушка?
— Бог с тобой, насмешница. Ты выбор уж сама сделай и Ему доверься. А Бог устроит все так, чтобы тебе спасение обрести.
И от этих слов у неё слезы покатились градом, выжигая еще один ледяной осколок из сердца. Прошло уже несколько дней с этого разговора. Но слова настоятельницы до сих пор отзывались каким-то тревожным чувством в груди. Чем-то таким, что она не могла никак выбросить из головы. Вот и сейчас она с замиранием сердца стояла в очереди на исповедь. Разбирая по крупицам все произошедшее за последнее время и вытягивая самое недоброе из сердца и поступков. Иногда так страшно становится, что Богу то и предъявить зачастую нечего бывает кроме всей этой грязи. Не с дарами к Царю идем, а тем, как испортили все, что доверено было. Но лучше уж так, чем восседая в луже требовать к себе уважения с аплодисментами.
Старый священник, стоял тихо, не перебивая и не вклиниваясь вопросами в её быстрое перечисление падений. Только после исповеди спросил осторожно.
— Как ты спишь то?
— Плохо, батюшка. Огонь, от которого я не смогла спасти любимых людей, пока сильнее.
— Богу, значит, не доверишься?
— Он однажды уже попустил произойти тому, что искалечило меня… Значит у Него свои планы. Тогда я должна что-то сделать… Хотя бы чтобы с другими это не произошло. Я знаю, что суть не в этой жизни и потери неизбежны… Но вы бы знали, как трудно жить, зная, что такое зло ходит безнаказанным по этой земле…
— Беззаконие всегда будет сильнее здесь, потому что оно от этого мира. Сила Бога в любви.
— Я