Я предположил, что Солоу хотел обсудить финансовую сторону, мой контракт со студией не предусматривал предоставления телефона, так что я сказал производственному менеджеру, что пусть Солоу не беспокоится — я сам буду платить за телефон.
Выяснилось, что этого было недостаточно — Солоу все еще хотел обсудить со мной тему телефона. В один прекрасный день Солоу пришел в мой офис и сказал:
— Слушай, Леонард, мы просто не можем позволить себе твой телефон.
— Без проблем, — ответил я. — Я же решил, что буду сам за него платить.
— Нет, нет, — сказал он. — Есть другие актеры, которые тоже запросили себе телефоны, и мы им отказали. Если ты получишь телефон, им всем станет завидно.
— Герб, ты что, не слышал, что я только что сказал? Просто дай им знать, что я сам плачу за телефон.
Он покачал головой:
— Мы все равно не можем тебе это позволить.
У меня было такое чувство, будто меня телепортировали со «Звездного пути» в «Сумеречную зону»:
— Но почему?
— Они не поверят тебе. Они будут думать, что мы за него платим, а я просто не хочу никаких осложнений.
Телефон стал на удивление важным вопросом. Но я настаивал, и Герб, в конце концов, прислушался к голосу разума и разрешил мне установить телефон у себя в артистической. И я сам за него платил.
К счастью, студийная паранойя охватила не всех, и большинство людей на съемочной площадке сражались с ней (и хроническим переутомлением, еще одним профессиональным риском для играющих в сериале) с помощью хорошего чувства юмора. Я хотел бы воспользоваться моментом и выразить свое восхищение Бобу Джастмену, не только за его изумительно остроумные письма (включая процитированное выше), но и за искренне благосклонные уши, которые он всегда был готов предоставить любому, озабоченному качеством сериала. Боб был глубоко вовлечен в производство «Звездного пути» практически с самого начала. Когда заканчивались дневные съемки, я обычно направлялся в офис к Бобу, чтобы обсудить героев, сценарий, грим — или просто сбросить пар. Боб служил для меня камертоном. У него был огромный талант выслушать — я всегда выходил от него с чувством, что был услышан — и правильно отозваться на жалобу или предложение. Боб никогда не отделывался от меня стандартным ответом: «Ну, у нас просто нет времени, чтоб это исправить», если он считал, что у моей тревоги есть смысл, он делал что угодно, чтобы все исправить. Боб страстно стремился к высокому качеству сериала, и если что-то требовалось скорректировать, он приглядывал, чтобы это произошло.
И он делал это с изяществом и замечательным чувством юмора. И хотя Боб обычно был очень спокоен, он мог быть потрясающе решительным время от времени — особенно когда Родденберри запаздывал с переписыванием сцены. Боб прославился тем, что заходил к Джину в офис, залезал на стол и стоял там до тех пор, пока Джин не заканчивал переписывать сцену — которую Боб сразу же вырывал у него из рук и уносил к заждавшемуся режиссеру. (В конце концов, Джин завел на двери офиса электронный замок с пультом управления, так, чтобы при виде приближающегося Джастмена он мог вовремя запереться!)
Боб, вероятно, был самым близким человеком Джину. К сожалению, у меня никогда не было с Джином настолько близких человеческих отношений, как мне бы хотелось. Мы не стали друзьями, возможно, потому что наше чувство юмора не совпадало.
Например, в первые дни съемок «Звездного пути» Джин и Мэйджел были страстными поклонниками драгоценных камней, они покупали необработанные самоцветы, полировали их и потом продавали. Однажды я выразил желание приобрести камень для кольца в подарок своей жене. Я выбрал прелестный необработанный опал, Мэйджел назвала мне весьма разумную цену и сказала: «Мы его для тебя отполируем. Приходи завтра после съемок и забирай его».
Так что в назначенное время я пришел в офис Джина — все еще в костюме Спока — и обнаружил его сидящим за толом и хмуро разглядывающим отлично отполированный опал.
— Отлично! — сказал я, но Джин не улыбнулся. Вообще-то, он скривился.
— У нас тут большая проблема, Леонард. Мэйджел сделала большую ошибку. Этот камень стоит гораздо больше, чем она тебе сказала.
Пойманный совершенно врасплох, я произнес с запинкой:
— Ну… я не знаю, что сказать, Джин. А что за цена у тебя на уме?
— Ну, по крайней мере, в 5–6 раз выше той, что она назвала.
Я не знал, что сказать. Чувствуя смущение и неловкость, я замялся и заерзал, пытаясь решить, уплатить ли цену, начать ли торговаться или вообще обо всем забыть.
Посреди моего смятения вдруг из-под стола Джина выскочила Мэйджел, покатываясь от хохота, и Джинова гримаса превратилась в широкую ухмылку. Я понял, что меня разыграли. Джин и Мэйджел считали, что это отличная шутка, но, если честно, мне было просто неприятно.
Это типичный образчик чувства юмора Джина, ему нравилось ставить людей в затруднительное положение. О скверном розыгрыше, который он сыграл с Джоном Д.Ф.Блэком в первый день его работы, уже много раз рассказывали в других местах. Если коротко, Джин подговорил одну женщину сыграть старлетку, которая признается Блэку в его офисе, что она пойдет на все, чтоб только показаться в «Звездном пути» — собственно, срывая с себя одежду на глазах у обмершего Блэка. В этот самый момент Джин и несколько сговоривших офисных работников ворвались внутрь и «поймали» Джона с раздетой актрисой. Возможно, это влияние вулканца, но я никогда не понимал, что смешного в том, чтобы ставить людей в неловкое и смущающее положение.
Несмотря на это, на съемочной площадке «Звездного пути» у нас с Джином были вежливые и сердечные — хотя и строго профессиональные — отношения. Однако, я думаю, когда популярность Спока пышно расцвела, Джин в какой-то мере почувствовал, что ему грозит потеря контроля над своим созданием.
Со временем (как я расскажу в следующих главах) наши отношения с Джином стали ухудшаться — факт, который меня всегда удручал и печалил. Я искренне хотел быть с Джином на дружеской ноге, но мне никогда не удавалось понять, что именно следует сказать или сделать, чтобы пробиться сквозь разделяющую нас психологическую стену.
Очень сложно мне осознавать и тот факт, что Джина больше нет, и не существует больше никакого шанса улучшить наши отношения.
Я могу только почтить здесь его память, сказав, что и по сей день я продолжаю глубоко уважать творчески способности Джина, его талант и его острый ум, работа с ним всегда оказывалась плодотворной. Если у меня было ценное предложение для сценария, он брал мою идею, развивал ее и делал лучше. Если у меня были сомнения или трудности со сценой или сюжетом, он понимал их и вносил изменения — быстро и аккуратно. У него было четкое видение, каким должен быть «Звездный путь» — и оно включало в себя сохранение некоего пришельца на «Энтерпрайзе» несмотря на возражения вещательной компании. За это я всегда буду ему благодарен.
Был и еще один Джин, принимавший участие в съемках первого сериала, кто, к несчастью, не дожил до возможности увидеть воссоединение и возрождение «Звездного пути». Я говорю о Джине Куне, который пришел к нам из «Дикого, дикого Запада» и стал сценаристом и продюсером первого и второго сезонов сериала. Кун был одарен воображением, которое многое добавило к знаниям о «Звездном пути». Клингонцы и Основная Директива — лишь пара примеров его вклада.
Кун был чувствительным, добрым человеком — для тех, кто хорошо его знал. Но на первый взгляд он казался кем-то средним между свирепым Джимми Кэгни и суровым Спенсером Трейси, одним из тех парней, которые подошли бы на роль несгибаемого издателя 1940-х годов, оставившего пустую болтовню юным репортерам. Я всегда представляю Джина Куна сидящим за пишущей машинкой. Если вы входили и задавали ему вопрос, он с шансами лишь поднимал взгляд, издавал невнятный рык и опять начинал молотить по клавишам.
Я до сих пор с нежностью вспоминаю случай, когда Джин Кун меня отстранил.
Ага, именно. Отстранил. В смысле «вышвырнул с площадки».