этого… этого вынужденного предназначения, навязанного бремени. Я делаю лучшее, что могу. К сожалению, Рамзи, мы в том положении, когда на обратный путь нет времени. Остались лишь мы, другие не справятся.
15
Последствия обнуления ЦРТ коснулись и изолированных секторов, существующих по задумке вне общей системы, но каким-то образом также лишенных своего содержимого, создав для Итана крайне затруднительное положение.
– Скорее всего, сработала защита, воспринявшая обнуление как попытку взлома.
– И как нам восстановить управление этим Подвалом? Название, кстати, могли бы и получше придумывать.
– Ага, секретному даже для ЦРТ месту так и необходимо изощренное обозначение. К слову, у ЦРТ всегда были проблемы с наименованиями и кодовыми названиями, скажу я тебе.
– Давай без издевок, говори уже, что делать.
– Ничего сверхъестественного – тебе нужно подключиться проводами к одному серверу, номер которого сейчас тебе пришлю. Потом, когда скажу, подключиться к другому – и уже там, если получится загрузить на жесткий диск новое ПО, мы сможем заново оживить защиту. И да, если не сможем, то не будет шанса попасть в Подвал, ибо спрятан он хорошо.
Несколько часов потребовалось для всей работы, в результате чего они оба встретили продолжительный процесс загрузки нового электронного замка в собранной руками Ксении плате, подключенной по старинке к проводам, которые были спрятаны за специальным лючком под столом.
– Как-то сложно и просто одновременно, Итан, я даже разочарована. Разве не может кто угодно, найдя эти концы и догадавшись, что сделать, взломать твой Подвал?
– Не может. Тут, знаешь ли, надо, как это ни странно, знать сам замок, а то можно вечность потратить на подбор правильного электронного ключа. А я простых путей не ищу, так что удачи любому, кто сделает это.
– Ну, я рада, что хоть как-то помогла.
Слова эти оказались не тем, что Итан хотел от нее слышать.
– У тебя бывало такое, что ты что-то делаешь не потому, что хочешь, а скорее из-за того, что не можешь не делать этого? Вот и у меня так. Это если кратко, без подробностей самокопания. – Ксения с азартом ждала продолжения, впервые глядя на него с особой женской заинтересованностью. – Ага, понял, тебе этого мало. Так-с, ну, смотри, здесь есть комплекс причастности, состоящий из – загибай пальцы – неприязни любого, кто покусился на мои игрушки, дальше, люблю доказывать свою правоту и, почему бы и нет, силу, а еще, как бы так сказать, я… да, уловил некий азарт заботливого дядюшки.
Под конец наигранной артистичной речи Итана Ксения сама не заметила, как улыбалась от удовольствия наблюдать столь изощренный ответ. А ведь улыбаться она перестала давно, во всяком случае, честно и без фальши. Итан склонил голову, как подобает актеру по окончании спектакля. Оба ощутили давно забытую атмосферу оптимистичного уюта.
– Я думаю, – начала Ксения, как бы подводя главный итог, – ты просто хочешь быть хорошим, вот и все. И даже, более того, кажется мне, что на самом деле ты хороший человек, просто пару раз, а то и больше, свернул не туда.
– Так громко я бы не сказал, но, да, думаю, жизнь нас помотала чуть-чуть чересчур.
– А что случилось с твоими космонавтами, которые были на Точке?
– Это была ложь. Не было никаких космонавтов.
– Могла бы и догадаться.
– Ну, суровые времена требуют…
– Вранье! Времена всегда суровые. А ты и Бенджамин не раз нарушали законы и самую простую мораль, и уж не знаю, насколько хорошо вы это оправдывали для себя, но, Итан, ты не сильно лучше любого преступника.
– Выговорилась?
– Нет. Я ведь адвокат по профессии, закон – это для меня все. Я верила в важность следовать букве закона, потому что именно это позволяет нам существовать в системе, а не в хаосе! Законы нас совершенствуют, в это я верила и это отстаивала! Но потом я связалась с Бенджамином, а там и с тобой – и не успела заметить, как все границы размылись, а все принципы и идеалы, которые я защищала… Я не говорю, что закон – это наш фундамент, но мы слишком разобщены, слишком эгоистичны и недальновидны. Так что я не могу не спросить у тебя, Итан: как ты умудряешься так жить? А то мои идеалы уже устарели, осталось лишь адаптироваться к беспорядку, что само по себе звучит парадоксально! – Успокоившись, она добавила: – Вот теперь я выговорилась!
– Я искренне жалею, что ты разочаровалась в своих идеалах, и мне жаль, если я причастен к этому. Прости за это. Даже, более того, я по-настоящему завидую тебе именно из-за твоих убеждений, ибо сам всегда отталкивался от сурового настоящего, а не желаемого будущего. И от этого, надеюсь, ты сможешь меня услышать и понять, когда я скажу, что ни в коем случае не бери с меня пример и не теряй свои идеалы. Ты не представляешь и, надеюсь, никогда не познаешь, каково это – жить и работать как я.
– Но ведь работа не обязана быть такой.
– Не обязана, но только моя работа – это все, что у меня есть, то бишь вся моя жизнь. Я другого не знаю. Когда не умеешь разделять одно и другое, то труд становится сутью этой самой жизни, а значит, все воспринимается как личное, что очень-очень плохо. И я завидую тебе, ибо без границ и правил тот самый результат или степень прогресса оценить попросту невозможно.
Несколько минут они молчали.
– Знаешь, – решила Ксения закруглить тему, потакая странной заботе об уходящем в грустные размышления Итане, – я в последнее время иногда думаю: как бы все сложилось, не устрой вы давным-давно в ЦРТ свой долбаный эксперимент. Возможно, сейчас все было бы иным.
– Когда-нибудь я тебе расскажу. – Лицо Ксении нахмурилось от неожиданных слов Итана. – Да, мы ощутимо много знали о будущем, чем пользовались слишком необдуманно, оттуда и такой скачок нашего правления в ЦРТ и всех технологий. Но все это, к моему искреннему сожалению, сломало Бенджамина. Он так стремился сделать мир лучше, чем тот, каким он станет, что потерял все и вся.
– Ты должен его благодарить, кстати. Это он отдал мне все акции и допуски ЦРТ, чтобы я стала главной. После тебя, конечно же. Если бы не это, меня бы тут не было.
– Он молодец, может быть, даже предвидел все это, хотя и маловероятно. Но думать об этом приятно, авось есть чуть больше, чем слепая надежда, хотя верится в это с трудом. Но вот во что точно верю, так это в то, что если бы не та самая ночь, то